Николай Камбулов - Обвал
— Как фамилия?
— Красноармеец Сухов Николай Алексеевич.
— Все время в дивизии Кашеварова, значит?
— Значит, значит, товарищ лейтенант! — за меня резко ответил Лютов. — И он, и я с самого начала: бригада морских пехотинцев, а теперь вот стрелковая дивизия.
Сучков достал из-за уха папироску:
— Кури, сержант, и не ершись, значит… Я вот хочу спросить у вас, ребята, не встречался ли вам за это время некто Муров?
— Муров? — переспросил я.
— Муров, — повторил Сучков.
— А зачем он вам, если не секрет? — Лютов все же закурил. — Генерал он или просто так? И главное, зачем он вам, товарищ лейтенант?
— Когда я служил во львовском стрелковом полку…
— На какой должности? — поспешил спросить Лютов и раздул пламя в костре.
— Командиром взвода разведки, — ответил Сучков. — Так этот Муров, про которого я спрашиваю, значит, взял у меня тысячу рублей в долг. — На немного скуластом лице Сучкова отразилась внутренняя неловкость, он заметно стушевался и с трудом договорил: — В общем, Муров деньги эти не отдал… Может, встречали, а?
— Тяжелый случай! — произнес Лютов с явной подковыркой. — Не встречали мы твоего должника.
— Может, где и встретите…
— Закопаем сразу! — воскликнул Лютов и улегся у костра спиной к Сучкову. — Надо ж, кому фронт, а кому… должок истребовать.
Сучков встал.
— Извиняюсь, значит, — сказал он и резко повернулся, легко и ловко перепрыгнул через траншею, затем тая же ловко и легко через попавшуюся на пути груженую повозку.
— Видал? — сказал Лютов. — Кто его поймет сразу-то! С одной стороны, вроде бы и наш. А с другой стороны, разыскивает на фронте должника. Це дило треба разжуваты с самим майором Русаковым…
Через два дня, когда наша разведрота, вернее, ее второй эшелон грузился на машины, чтобы поближе быть к переднему краю, Лютов отозвал меня в сторонку.
— Ох и вляпался же я! — сказал он, оглядываясь. — Мы с тобою нашему командиру взвода и в подметки не годимся. Старший лейтенант Боков такое о нем рассказал!..
Я засмеялся. Лютов зажал мне рот:
— Не афишируй! С кем не бывает, ошибся…
2Вчера на рассвете наша дивизия овладела населенным пунктом Марфовка. К вечеру того же дня сюда подтянулась армейская разведка, оперативная группа штаба армии. Пронырливые квартирмейстеры быстро захватили уцелевшие дома. Повсюду — и в самой Марфовке, и вокруг поселка — оборудуются землянки, блиндажи. В общем, теснота почти непролазная. Лейтенант Сучков в этой толчее не растерялся — по его распоряжению мы заняли на окраине уцелевший домик с двориком, обнесенным каменной оградой, отрыли вдоль стен траншеи. Теперь дооборудуем. Но не с той прытью взялись рыть траншеи, как сначала. Настроение не то. Гитлеровцы внезапной атакой ворвались в Феодосию и засели там, видно, основательно. На душе кошки скребут, однако надеемся, что выбьем немчуру из Феодосии. А пока уж больше двух недель дооборудуемся, окапываемся…
Старшего лейтенанта Бокова и лейтенанта Сучкова вызвали к майору Русакову, наверное, надолго. И противник молчит как рыба. Сержант Лютов говорил: «Копай, ребята, копай, чем глубже в землю, тем меньше потерь…»
Наконец возвращается Боков один, без Сучкова.
— Я вам принес новость, — объявляет он. — Создан Крымский фронт. А сегодня утром прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования товарищ Мехлис Лев Захарович.
— А че он, товарищ Мехлис-то? — незамедлительно забурчал набожный Григорий Тишкин. — Че, спрашиваю, Лев Захарыч-то?
— В каком смысле? — У Бокова в улыбке расплывается лицо. — В каком смысле спрашиваете, товарищ Тишкин?
Григорий вроде тихий, однако подковыристый.
— А в таких смыслах — что это значит: пойдем дальше или же и с товарищем Мехлисом будем отсидку продолжать на этом Туманном Ак-Монае? Вот те че, товарищ старшой, — ответил Тишкин.
— Товарищ Мехлис всем известный человек! — набрасывается на Тишкина Лютов. — Товарищ Мехлис армейский комиссар первого ранга! А раньше он был наркомом Госконтроля. Ну и серый же ты, Григорий Михайлович! Оттого и в бога веруешь! Я видел, как ты крестился-молился. Ох, Григорий, твой бог до хорошего тебя не доведет.
— Изыди! — вскрикнул Тишкин и скрылся в своем окопе, который он отрыл только что как индивидуальное убежище, более безопасное, по его мнению, нежели общая траншея.
— Теперь, товарищи, о наших боевых делах потолкуем, — сказал Боков. — Создается специальная группа для перехода линии фронта и действий в тылу немцев. Подбираем командира группы. Скорее всего, ее возглавит лейтенант Сучков. Но готовить разведчиков будет сам майор Русаков. Однако об этом еще поговорим, потолкуем, а сейчас зарывайтесь в землю…
Боков, закурив, смотрит в сторону противника. Впереди слегка всхолмленная местность, припудренная легким снежком. В утренних лучах солнца искрится земля.
— Нехорошо получилось, — словно рассуждая про себя, произнес Боков.
— Что «нехорошо»? — спрашиваю.
Боков гасит папиросу, отбрасывает окурок в сторону.
— Ты вот скажи мне, — оживляется он, — много видел пленных?! Отпрянул фашист, поэтому мы так быстро проскочили эти сто километров. Проскочить-то проскочили, а хребет фашисту не сломали. Главное в бою — сломать противнику хребет, а потом бери его — не уйдет. Нынче война не та, что раньше… Раньше пространство брали, города завоевывали, а теперь надо живую силу брать. А у нас получилось не так, не так. — И, кивнув мне, признается: — Это не мои слова. Когда я был в штабе, то слышал, так говорил Русаков. Полковник Кашеваров соглашался с ним.
— Он же полковник. А мы — маленькие люди, — буркнул кто-то исподтишка.
В воздухе появляются немецкие самолеты. Они идут один за другим длинной вереницей, словно нанизанные на шпагат.
Бомбы падают между первой и второй траншеями. Комья земли попадают в окопы. Отряхиваемся и смотрим вслед уходящим бомбардировщикам. Стрекочут пулеметы, рвут воздух ружейные выстрелы, серыми кляксами вырастают на небе разрывы зенитных снарядов.
Лютов таращит глаза на тающие в воздухе точки немецких бомбардировщиков и кроет наших зенитчиков:
— Фронтовой паек жрут, а как стреляют! Руки отбил бы за такую работу! Ну мыслимо ли столько сжечь снарядов и ни одного не сбить! Лоботрясы! Кашу съели, сто граммов выпили, а на порядочную стрельбу, видите ли, у них умения нет.
— «Ястребки» наши! — кричит Мухин.
Завязывается воздушный бой. Он длится не более трех минут. А когда сбитый вражеский бомбардировщик падает в море, Лютов потрясает автоматом: