Владимир Туболев - Воробьиная ночь
Уж не потому ли так происходит, что человек изначально повел себя в своем крохотном — а он ох какой крохотный, уж Останину ли в этом было не убедиться — домике, как слон в посудной лавке, совершенно не заботясь ни о лавке, ни о самом себе, и природа в конце концов инстинктивно встала на свою защиту и решила руками самого же человека избавиться от человека? По тому самому принципу, по которому если Бог решает кого-то погубить, то он прежде всего лишает его разума? А ведь для этого не обязательно избавлять от рассудка: чтоб агония не затягивалась и он не погубил все окончательно, достаточно ускорить процесс. Всего лишь, поскольку ему так уж невтерпеж, дать преждевременные знания.
Трагедия людей знающих извечно состоит в том, что они и в окружающих предполагают ум, но их знания всегда применяют хитрозадые дураки по-дурацки. Исключения здесь крайне редки. Так, может, это и не трагедия вовсе, а вполне самоорганизующийся природный механизм, ничем не отличающийся от таких процессов, как кристаллизация, сублимация, реакция замещения или вытеснения? И он, Останин, пылинка, попавшая в эту вселенскую катастрофу уже под занавес, чтобы превратиться в отработанный продукт, как разлагается и превращается ненужный хлам в первоначальные частицы, тем не менее, пытается шебуршиться?
Какое тебе дело до вселенских катастроф?
Такое, что с ума сойти, если задуматься о не вселенских. Вселенские — статистика, свои — простреленная или поджаренная шкура. А это, знаешь ли, болезненные штуки. И ум, и шкура протестуют, они не хотят об этом ничего знать.
Уфа вползает слева на экран локатора V-образным светлым пятнышком, как крылья бабочки-капустницы. И медленно ползет по зеленоватому кочану, совершенно не считаясь с тем, что самолет в это время проносится в небе мимо нее со скоростью, превышающей треть звуковой. Впрочем, земля всегда безнадежно отстает от событий, происходящих в воздухе.
Командир поднимает руку и переключает радиостанцию на позывные Уфы. И слышит голос Балабана:
— 426544 — Уфа-контроль, пять четыреста, пролет точки, выхожу из зоны через двадцать минут.
— 42544, следуйте пять четыреста, траверз Бавлы доложить. — И через секунду: — У вас есть связь с бортом 26678?
— Пять четыреста, траверз доложу. Нет.
— Попробуйте с ним связаться.
Балабан зовет:
— 26678, ответьте борту 42544!
Командир косится на Аслана, тот отрицательно качает головой. Командир отворачивается и снова застывает неподвижно, глядя немигающим взглядом на звезды прямо перед собой.
— 26678…
Эх, Слава. Ответил бы. И единичку убавил бы, и поболтали бы мы минутку о твоем дне рождения или о том, как оттрепать штурману уши…
— Не отвечает. Уфа-контроль, а что с бортом?
— Он идет в южном направлении следом за вами, на вызовы не отвечает.
— Что-о?!
— Конец связи. До выхода.
— До выхода, — медленно произносит он, и в его голосе слышится недоуменная растерянность. — До выхода, — повторяет он машинально.
— Вы вышли на линию пути? — спрашивает командира Аслан.
— Не знаю.
— То есть, как не знаете?
— Настройка и управление компасами, локатором, пеленгатором расположены на приборной доске штурмана, — скучно сообщает командир. — Я со своего места настроить их не могу, а без этого определить, где мы находимся, невозможно. Развяжите второго пилота и разрешите ему занять место штурмана.
Аслан думает. Потом говорит:
— Нет. Сходите и настройте сами.
Командира так и подмывает спросить: настолько трусите?
Но он сдерживается. Отстегивает ремни, медленно поднимается, медленно поворачивается, медленно идет к штурманскому столику. Он обводит пристальным взглядом фюзеляж. У борта на сиденьях рядком, как на посиделках, расположились усатый, бортмеханик, второй пилот, Идрис.
Командир чуть мешкает, внимательно присматриваясь. Второй пилот, заметив Останина, быстро ведет подбородком к правому плечу и чуть скашивает глаза, показывая вниз, за спину.
Потом распрямляется и смотрит на командира вопросительно.
Останин поворачивается, откидывает штурманский столик.
Сиденье штурмана в крови. Останин вытаскивает из кармана носовой платок и осторожно вытирает его. Потом переворачивает испачканную тряпицу, складывает в несколько слоев и трет более тщательно. Испачканный платок кладет на блистерное стекло и занимает место штурмана.
Он перестраивает первый компас на Уфу, второй — на Самару. Устанавливает канал Самары на станции ближнего наведения, локатор переключает на дальность 250 километров.
Сняв показания приборов, он переносит их на карту и ставит точку места самолета. Снова пристально поглядев на второго пилота, который и при его возвращении проделывает те же малопонятные манипуляции, командир поднимается в свое кресло.
— Где? — склоняется к нему Аслан.
Командир указывает отмеченную точку.
— Сто пятьдесят километров восточнее Самары. Двадцать километров восточнее линии пути.
Тот смотрит на карту.
— Покажите по локатору.
Останин показывает.
— Ладно, — говорит Аслан и откидывается в кресле. Потом возвращается к тому, что не дает ему покоя: — Командир, вы ведь должны знать, что Чечня никогда добровольно не присоединялась к России. Когда-то нас завоевали большой кровью.
— Я слышал о Шамиле, — сдержанно говорит тот.
— И отпускать без крови не желают.
— Что вам даст независимость, если с севера — Россия, а с юга — Грузия?
— Мы хотим жить своей головой, а не по чужой указке, как бы хороша она ни была, — почти слово в слово повторяет он уже давно пройденное Останиным. — Но она и плоха. Вы не согласны?
— Почему же. Хуже некуда, хоть и говорят, что не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже.
— Вам повезло — у вас все обошлось без бойни.
— Да уж. Позавидовал слепой глухому. — Не хочется ему решать мировые проблемы, и все тут. — Вышли на вашу линию.
Он доворачивает самолет на курс 205 градусов. Конечно, надо бы учесть и ветер… да черта ли ему! Точность нужна, когда самолет идет по нормально запланированному маршруту в нормальных условиях. Они же несутся, как шизанутые подвыпившие фендрики, без руля и ветрил, неизвестно куда. Эх, хочу, так получу! Не бывает так. За каким-нибудь углом обязательно да нарисуется полковник.
— Не понял.
— И не надо. Вам приходилось убивать?
Аслан с минуту молчит.
— Приходилось, — неохотно говорит наконец. Он колеблется. — Когда аул Джафара был уничтожен ракетным огнем, мы заметили номер вертолета. Потом его захватили.
— Кто такой Джафар?
