Сергей Абрамов - Опознай живого (Сборник)
— Кто это Сахаров?
— Личность, которая меня интересует.
— Воскресший Гетцке?
— Есть такая думка.
— Подтверждается думка. Донесением Тележникова секретарю подпольного райкома.
— Какого Тележникова?
— Ты же в его группе был. Седого не помнишь?
— Седого забыть нельзя. Забыл, что он Тележников. Старею. Так о чем донесение?
— О двух гранатах. Не наша граната срезала физиономию Гетцке.
— Я это знаю.
— Тележников уверен, что нам вместо Гетцке подсунули другого.
— Это я тоже знаю. Меня интересует его досье.
— Досье нет. Или его вообще не было, или его изъяли заранее, еще до отступления.
— Я так и предполагал. Что же удалось узнать?
— Мало. Нет ни его фото, ни образцов почерка. Ни одной его записки, ни одного документа, им подписанного. Со свидетелями его деятельности тоже не блеск. Никто из попавших к нему в лапы не уцелел. Хозяйка квартиры, где он жил, бесследно исчезла во время отступления последних немецких частей из Одессы. Осталась в живых лишь ее дочь, находившаяся в то время у. родственников в Лузановке. Ей было тогда десять лет, и многого она, естественно, не запомнила. Помнит красивого офицера, хорошо говорившего по-русски, нигде не сорившего и даже пепел от сигарет никогда не ронявшего на пол. Вот ее собственные слова: «Он курил только безмундштучные сигареты, курил медленно, любуясь столбиком пепла. Как-то подозвал меня и сказал: «Смотри, девочка, как умирает сигарета. Словно человек. Остается труп, прах, который рассыплется». Иногда он с мамой раскладывал пасьянсы и даже научил ее какому-то особенному, не помню названия. Кажется, по имени какого-то короля или Бисмарка».
— А еще? — нажимаю я. — Еще Тимчук.
— Тимчука оставь. Я уже говорил с ним в Одессе.
— Он добавляет одну деталь, о которой тебе не рассказывал. В минуты раздражения или недовольства чем-либо Гетцке кусал ногти. Точнее, один только ноготь. На мизинце левой руки он всегда был обкусан.
— Это все?
— Скажешь, мало за одни сутки! Но мы еще кое-что выловили. Мать Гетцке, Мария Сергеевна Волошина, до сих пор живет в Одессе. Говорит следующее, слушай: «Павлик и в детстве кусал мизинец, я корила его, даже по рукам била — не отучила. Осталась эта привычка у него и когда он вернулся сюда уже в роли немецкого офицера. Я уже не делала ему замечаний: он был совсем, совсем чужой, даже не русский. Друзей у него не было, девушек его я не знаю. Хотя, правда, он рассказывал мне об одной, дочери какого-то виноторговца в Берлине. Имя ее Герта Циммер, я запомнила точно: очень уж смешная фамилия. Павлик говорил, что даже хотел жениться на ней, но немецкая мачеха его, баронесса, не дала согласия на брак, пригрозив, что лишит наследства». Пока все.
— Как ты сказал — Герта Циммер?
— Точно.
— Спасибо. Это уже улов. Продолжай в том же духе, если удастся. Очень уж крупная рыба — как бы не сорвалась. Документацию перешли мне в Москву, здесь в дороге не понадобится. А связь поддерживай с «Котляревским» с ведома и разрешения капитана.
— Хороший мужик. Знаю.
— Очень уж элегантен.
— В загранрейсах требуется. А в своем деле и в отношениях с людьми безупречен. Можешь полагаться на него в любой ситуации.
Капитан встречает меня у входа в свою суперкаюту.
— Заходите, Александр Романович. Очень хочется полюбопытствовать.
— Что ж, полюбопытствуйте.
— Угощу вас настоящим ямайским ромом — остался от марсельского рейса.
— В другой раз с удовольствием. А сейчас, сами понимаете: разговаривал с Одессой, надо кое-что осмыслить и взвесить.
— Значит, дело подвигается?
— Плохо. Слишком много надо слагаемых, чтобы получить требуемую сумму.
— А как ведет себя неизвестный в заданном уравнении?
— С отменным спокойствием.
— Не обежит?
— Не думаю. Очень в себе уверен. Кстати, он был за столом в ресторане, когда официантка передала мне ваше приглашение, и крайне заинтересовался. Ну, я и сымпровизировал, сказав, что мы с вами знакомы еще по Одессе и даже каюту на теплоходе получили с вашей помощью. Не возражаете против версии? Тогда просьба: разрешите зайти к вам с женой, когда будете свободны. Версия закрепится, и я могу уже без подозрений навещать вас, когда это потребуется.
— Превосходно, — дружески улыбается капитан, — сегодня же вечером и приходите ужинать. Уверяю вас, что ужин будет не хуже, чем в ресторане.
— И с ямайским ромом? — спросил я.
— И с ямайским ромом.
Я РАЗГОВАРИВАЮ С МОСКВОЙ
Галка ждет меня в каюте в другом платье и новых туфлях — видимо, собралась на прогулку в город.
— На экскурсию? — интересуюсь я.
— Нет, решили на городской пляж с Тамарой и Сахаровым.
— Он тоже едет?
— А ты разве нет?
— Не могу. Жду вызова из Москвы. Скажешь, что не хочу тащиться по жаре через весь город. Обойдусь душем. Если спросит, конечно.
— Спросит. Он явно обеспокоен твоим визитом к капитану. Я поддержала версию о знакомстве, не знаю, насколько убедительно, но поддержала.
— Сегодня вечером поддержим ее оба. Мы ужинаем не в ресторане, а у капитана. По его специальному приглашению. Обязательно похвастай этим перед Сахаровыми. Не специально, а к слову, без нажима. Капитан, между прочим, интересный мужик, красив как бог. Скажи, что млеешь. Ну, а в разговоре обрати внимание на левый мизинец Сахарова.
— Ноготь обкусан? — улыбается Галка. — Тоже мне сыщик. Я это давно заметила: он кусает его, когда задумается. Или просто проводит кончиком языка, когда кусать уже нечего. Скверная привычка, но едва ли веское доказательство.
— Даже не доказательство, а штришок. Еще один штришок к портрету Волошина-Гетцке. Ну, а на пляже ты уточни еще один. Когда он заплывет подальше от берега и вы останетесь с Тамарой вдвоем, заговори о картах. Найди повод. Скажем, преферанс, покер, смотря на что клюнет. Но упомяни о пасьянсах. Обязательно о пасьянсах.
— Терпеть не могу пасьянсов. Что-то вроде козла, только без стука и в одиночку.
— Ну, а по роли пасьянсы — твое любимое развлечение. Узнай, любит ли она. Если клюнет, обещай научить ее пасьянсу какого-то немецкого короля или Бисмарка. Старик пробавлялся ими в часы досуга.
Галка настораживается.
— Зачем тебе это?
— Проверить одесскую информацию.
— Есть что-нибудь интересное?
— Мало. Перерыли все архивы — и ничего. Ни досье, ни фото, ни приказов, ни докладов, даже подписи нет. А образец почерка — одна из вернейших «особых примет». Можно изменить биографию, даже внешность, только не почерк: специалисты-графологи всегда найдут общность, как его ни меняй. И если почерк настоящего Сахарова — это почерк бывшего Пауля Гетцке, значит, на руках у меня по меньшей мере козырной туз.
