Юрий Вознюк - Таежная одиссея.
Долго шагали мы по засыпанной листьями тропе. Ручей переходили по упавшему дереву. Внизу шумела вода, вверху раскинулось голубое небо, и полыхали на его фоне ярко-красные гроздья лимонника в пожелтевших листьях. Метрах в пятидесяти от дерева заметили здоровенного колонка. Он сидел на заломе и, не замечая нас, внимательно смотрел в воду.
Свернув в сторону синеющей сквозь деревья сопки, мы оставили ручей, и постепенно его журчание затихло за нашей спиной. На подъеме начали попадаться следы кабанов. Звери рылись в опавшей листве, выискивая желуди. Их было много, то и дело свежее дуновение ветра осыпало нас дождем созревших плодов. Вокруг суетились бурундуки, заготавливая на долгую зиму корм. С раздувшимися от желудей щеками они пронзительно кричали, убегая от нас.
Под ногами целые кучи перевернутого свиньями листа. Здесь и старые и свежие порои — все это перепутано, и трудно разобраться в них, да и вообще охотиться по чернотропу почти невозможно: чуть шевельнулся — и предательский шорох несется по лесу. Если слышно, как бегают мыши, то что же говорить обо мне.
С Сузевым мы потерялись. Вскоре я увязался за табуном свиней и, начав погоню, не заметил, как прошел день. Мне так и не удалось увидеть табун, и охоту пришлось закончить в каком-то небольшом ключе, где все было так перепахано, что я только в досаде махнул рукой. Пошел дождь, и, спасаясь от него, я забрался под ель. Сидя под ней, вспоминал свои прежние именины с их мелочными, проходящими радостями. В лесу тихо, только шум капель да писк заморенных комаров. Сквозь частую сетку дождя поднимается туман испарений...
Чтобы найти дорогу обратно, пришлось карабкаться на сопку. После дождя опавшие листья скользили под ногами, сползая со склона вместе со мной. Подъем попался крутым, и я уже пожалел, что полез на него, а не пошел долиной ключа, но в это время ветер разогнал тучи, показалось солнце, и на душе стало веселей. Лес наполнился шумом: с писком запорхали стайки синиц и поползней, недалеко от меня уселся на сухую лесину большой пестрый дятел и запустил свой барабанный марш. Наконец я вылез на вершину и почувствовал, как закружилась голова. Такое ощущение бывает, когда летаешь во сне, Я забрался на высоту птичьего полета. Вокруг меня небо. Голубое, беспредельное, казалось, сделай только шаг — и полетишь, подхваченный воздухом. Внизу подо мною море — застывшие цветные волны горных хребтов. Насколько хватает глаз — раскинулись таежные просторы. Убегая вдаль, они сливаются в колышущуюся голубую дымку. Отсюда я вижу Перевальную. Тонкой серебряной змейкой извивается она между хребтов. Справа и слева, в золоте осеннего листа долин, бегут к ней притоки. Ветер треплет мне волосы, заходящее солнце светит прямо в лицо.
— Го-го-го-го!— не выдерживаю я и кричу в безмолвный простор.
«Го-го-го-го!»— затихает эхо вдали,
Кончился день моего рождения. В небе уже блестели звезды, и где-то далеко на марях трубили изюбры, когда я подходил к бараку. Через речку светился огонек нашего жилья. Я крикнул лодку, и первым приветствовал меня лаем Букет.
Поутру начались приготовления к отъезду. Сузев решил забрать с собой в деревню всех норок и оставить их там на чье-нибудь попечение до приезда работников зообазы. Переправить их в город можно было самолетом, и он надеялся, что директор не замедлит прислать своего зверокурьера.
Устроить на лодке банду маленьких беспокойных хищников оказалось делом нелегким. Норки метались, сердито и пронзительно кричали, и как мы ни старались разместить их поплотнее — надстройка поднялась высоко над бортами, создавая опасный центр тяжести. Наконец все было уложено, и Сузев с Димкой забрались в лодку. Я опять оставался один. У моих ног стоял Букет, призванный разделять мое одиночество. Глядя на оживленные лица друзей, я испытывал непонятное чувство грусти. То ли от сознания того, что они едут к людям, то ли от предчувствия чего-то, но только тоскливо и печально было у меня на душе.
Заняв место рулевого, Сузев потоптался на корме лодки, поправил свою затасканную шляпу и, подняв непомерно длинный для своего роста шест, оттолкнулся от берега. Подхваченная течением лодка помчалась по воде.
— Пойдем, Букет,— сказал я своему лохматому другу, и он побрел за мной к бараку.
Из дневника экспедиции
«II октября.
Завтра будет неделя со дня отъезда Сузева и Димки. Начинаю беспокоиться. Продукты кончаются: осталось немного картофеля и горсть муки — буквально на пару лепешек. В общем, два дня протяну. А если они не приедут за эти два дня? Тогда моему положению не позавидуешь: на белках и рябчиках долго не протянешь. Впрочем, это виды на худшее. Помнят же они, что тут остался живой человек!
Вчера ходил на охоту, видел белок, колонков, но ни одного шелудивого поросенка. Возвращаясь, не заметил, как сбился с пути и вышел к Перевальной в трех километрах от барака. Пришел уже затемно, подкрепился остатками борща и лег спать. Сегодня пробежался только по ближним ловушкам. Погода дрянная, да и вчера устал порядочно. Видимо, с норками закончено...
13 октября.
Эти молодчики, очевидно, думают, что кормиться ежедневно мне вовсе не обязательно. У меня осталось восемь картошек и полгорстки муки. Это более чем мало, но не было бы и этого, если бы я не затянул ремень на последнюю дырку. Букет тоже переживает кризис; я хоть нет-нет — да и поклюю то орехи, то ягоду, а у него дело хуже: орехи еще не научился щелкать, перебивается, кажется, на мышах. Все чаще в голову лезут дурные мысли. А вдруг с ними что-нибудь случилось? Батехинский залом — опасная штука. Перевернись в нем — и можно считать себя покойником.
Подожду еще два дня, не будет их — сматываю удочки. Когда-то Карабанов говорил, что тропа, идущая по Медвежьему ключу, ведет в Дерсу.
Завтра иду добывать любой харч, и выручить меня должен Букет — за белками он ходит! Он вообще толковый пес. Мы с ним разговариваем. Правда, больше говорю я, а он лежит, прищурив свой глаз, и слушает. Слушатель он внимательный — никогда не перебьет. Иногда и ему хочется покалякать. Тогда он встает и начинает издавать какие-то протяжные звуки. Я еще не понимаю, что это значит, но догадываюсь, что он просто-напросто просит подачки: что ты, мол, меня баснями кормишь. Я ему показываю на свой тощий живот, он подходит ко мне и в знак солидарности начинает тереться мордой о ноги. Вчера этот чертов пес напугал меня до полусмерти. Я чистил картошку, а он лежал возле печки за моей спиной. Уже по обыкновению я разговаривал с ним.
«Ну, что. Букет, если я еще неделю так тебя покормлю — ты, наверное, меня сожрешь?» — спросил я его. «А-а-га» — услышал я четкий голос. Помертвев, я медленно повернулся к нему. Пес стоял, потягиваясь всем телом, раскрывая в зевоте пасть. И надо же было ему протянуть такое!
