Арсений Малинский - Линия перемены дат
В короткой военной биографии матроса Иванкевича была одна запятая, которую он с удовольствием забыл бы, если бы о ней не вспоминали другие, — и гораздо чаще, чем ему хотелось. Случилось это во время первого их увольнения в город. Побродив по широким ровным проспектам, вдосталь наглазевшись на витрины магазинов и — что греха таить — на прохожих девчат, молодые матросы отправились на берег реки. С обрыва хорошо был виден завод, где стояли их корабли. Пробыв уже целую неделю на корабле, каждый из юношей в душе считал себя испытанным моряком, для которого корабль — дом родной. А разве спутаешь свой дом с чужим? И вот, глядя на красавцев-сторожевиков, выстроившихся в одну шеренгу у стенки, он начал спорить с Рубеном Айвазяном, учеником-гидроакустиком с «Вихря». Сторожевики стояли тесно прижавшись друг к другу и казались удивительно одинаковыми. Да так оно и было.
— Вон твой «Шквал», — сказал Айвазян.
— Где, где? — осведомился Федор. — Ничего подобного. Это «Гроза».
— Вот тебе раз! «Гроза» стоит между «Бураном» и «Штормом», — возразил Айвазян. — Ты уже столько пробыл на корабле и ничего не запомнил…
Справедливости ради надо заметить, что сначала Айвазян хотел сказать: «Целую неделю пробыл», но, покосившись на неопределенных лет даму, с интересом слушавшую их спор, счел неудобным показывать, что они оба молодые матросы. Федор открыл рот и начал было перечисление названий кораблей, когда сзади друзья услышали строгий голос:
— Товарищи матросы, прошу следовать за мной.
Это был лейтенант Тобоев, командир боевой части со «Шквала». На рукаве офицерского кителя краснела повязка начальника комендантского патруля. Смуглая кожа лейтенанта почернела от гнева. Когда Айвазян заикнулся, чтобы осведомиться: почему они должны следовать в комендатуру, офицер сказал:
— Никаких разговоров. Потом поймете.
…Потом Федор действительно понял. На открытом комсомольском собрании замполит говорил:
— …Можете ли вы, комсомолец Иванкевич, поручиться, что женщина, которая внимательно слушала ваш безрассудный спор, — не агент иностранной разведки? Вы забыли важнейшее правило воина: сошел с корабля, вышел за пределы части — рот на замок. Никто не должен знать: где, кем и как вы служите, что делаете. Мы на границе. А в присяге сказано: «Я клянусь быть бдительным!»…
Да, против этого ничего не скажешь. Мало того, он получил комсомольское взыскание. Целый год прошел, пока сняли…
А вот сегодня он идет в наряд в составе комендантского патруля. Начальником патруля у них лейтенант Тобоев. Интересное совпадение.
После инструктажа у дежурного адъютанта патрульные неторопливо двинулись по своему маршруту. День выдался погожий. Тайфун пробушевал и улетел на север, к проливу. Солнце ярко светило с неба, из каждой лужицы, с умытых дождем глянцевитых листьев. Радуясь хорошей погоде, люди оделись в яркие светлые одежды, отчего весь Северогорск показался матросу еще наряднее и милее.
В маршрут патруля входил район городского рынка. Там матросов встретила грязь, сутолока, кое-где — разухабистые пьяные голоса. Тобоев хлопнул себя по карману.
— Папиросы кончились. — Он вошел в ближайшую закусочную. Матросы остановились у входа. Федора охватил спертый воздух неопрятного помещения. После пребывания на солнечных улицах низкий зал закусочной казался особенно мрачным. Сквозь слоистый табачный дым, неподвижно висевший в воздухе, еле угадывались фигуры посетителей за столами. У крайнего столика сидели двое. Один — с отросшими, казавшимися смазанными жиром волосами и явственно проступающей на макушке плешью — сидел спиной к Федору. У него были мясистые опущенные плечи. Сидел он ссутулившись, охватив опухшими пальцами грязный пустой стакан. Косицы неподстриженных волос спадали на воротник изрядно потертого пиджака. Второй сидел рядом, по-приятельски наклонившись к первому. У этого на голове — низко надвинутая на лоб старая шапка-ушанка. На плечах серая телогрейка внакидку. Лицо бледное: то ли от пьянства, то ли после тяжелой болезни. Над узкими губами аккуратно подстриженные пшеничные усики. Обняв собутыльника за плечи, усатый негромко говорил:
— Ты мне брось говорить о трудностях жизни на маяке. Знаю, дорогуша. Сам с пятнадцати лет горблю. Считай, из тридцати пяти лет полных пятнадцать проработал на маяках да пять — в армии. Ты механик, а я ацетиленщик. Работа одна. Сейчас уволился, поругался с начальником. Такая сволочь попалась. Ты на Гремучем служил?
— Нет, я со Скалистого, — ответила плешь.
— Ну, а я севернее. С мыса Гремучего. Слыхал?
Плешь утвердительно мотнулась.
— Там у меня друг работал. Афонин. Может, знаешь?
— Так это же душа-человек! Эх, и попили мы с ним спирта! — Усатый принялся с увлечением описывать свои проделки с Афониным. Достал папиросу из пачки на столе, взял коробку спичек, сильно, от себя, ударил спичкой поперек терки. Выпустив клуб дыма, продолжал: — А то что ты вдовый — так это дело поправимое. Одному жить в грязи, всухомятку — это непорядок. Оклад у тебя классный, образование хорошее, человек ты не старый. Любая баба схватится за тебя. А этого добра здесь навалом.
— Ты скажешь… Это смотря за кого. Да и кому я нужен такой… — уныло прохрипела плешь.
— Точно говорю. У меня здесь много знакомых. Одна — приличная. С брачком, правда, разводная, где-то ребенок на материке есть, да и нашему брату привередничать не приходится…
Федору стал противен откровенный цинизм двух пьяниц. Увидев, что лейтенант возвращается, Федор дернул товарища за рукав и они вышли из закусочной. Яркий свет ослепил матроса. Он даже зажмурился от удовольствия. И сразу забыл о разговоре пьяниц.
10. СТАРШИЙ МАТРОС ПЕРЕВОЗЧИКОВ
— Хлопцы! «Лаг» подходит! — закричал, вбегая в кубрик, матрос Григорьев. На его круглом большегубом и курносом лице выражение совершеннейшего восторга.
— Почта, почта пришла. Живем!
— С почты и надо было начинать, — усмехнулся радист — старший матрос Перевозчиков, подняв от книги серьезное, с правильными тонкими чертами и внимательными черными глазами лицо. — Кому что: курице — просо, а Григорьеву — почта, — закончил он, отбросив со лба небрежным жестом волнистую, несколько длинней уставной, прядку черных волос.
— Не все же такие бирюки, как ты, — обидчиво поджал губы Григорьев.
— Неизвестно, что лучше. Переписываться с одним товарищем или с десятком заочниц. Влетит тебе, Петр, когда-нибудь за это любвеобилие, помяни мое слово. Ладно, ладно, не заводись. Шучу. Собирайтесь, товарищи, — обратился Перевозчиков к остальным матросам. — Надо помочь команде гидрографического судна, — приказал он. — Сейчас доложу начальнику поста.
