Николай Великанов - Красный сотник
— Денек нынче обещает быть благодатным. Вылазь на солнышко, подыши маленько. Ходить-то уж словчился. Чего затворничать?.. И мне веселей будет.
День и вправду был благодатный. Тимофей прошелся вокруг заимки. Хорошо! Свежесть, медвяной запах разнотравья, птичий щебет... Но умаялся больно. Присел у копны сена. Подошла Варвара. Ее большие серые глаза остановились на Тулагине с какой-то удивленностью, точно она впервые его увидела.
— Добрый ты казак... Такие любы бабам.
После этих слов удивленность в ее глазах погасла, заволоклась влажным туманом женской печали. Варвара расслабленно опустилась на сено.
— Мой Федюшка тоже добрым был казаком. Горяч... Обнимет — косточки хрустят. Сложил мой соколик головушку...
Она потянула край передника к глазам.
Тимофей чувствовал себя неловко. Стараясь утешить Варвару, он сказал участливо, дотрагиваясь рукой до ее головы:
— Слезами сгинувшего казака не вернешь... А тебе жить надо.
Варвара отдернулась от Тулагина, складки на ее лбу вдруг разровнялись, взгляд похолодел.
— Не лезь! Не нуждаюсь в жалельщиках... — жестко обрезала она и поднялась.
После этого случая Тимофей не знал, как вести себя с ней, больше помалкивал, старался не встречаться с ее глазами. А она по-прежнему заботилась о нем, как ни в чем не бывало шутила: «Ишь, мертвяк каким стал! Хоть в телегу запрягай».
После отъезда Субботова с заимки прошло уже больше недели. Тулагин не находил себе места. Чернозеров разводил руками:
— Не получается, знать, у твово дружка. Да и семеновцы не дрема-ют... Слыхал я, однако, што войску Лазо не совладать против атамана.
Тимофея еще больше угнетали такие разговоры. Он доставал из-под ергача маузер и уходил к копнам.
В один из вечеров прилег под копною пахнущего лугом сена. Невеселые мысли мяли его голову. Тимофей старался разом охватить и прошлое, и настоящее, и будущее, трезво взвесить теперешнее его положение и наметить план своих действий. Но в мозгу чертился какой-то замкнутый круг, в котором он не находил ни начала, ни конца. Сотню собрать надо, а как ее соберешь? Люди, потеряв с ним связь, могли сами пробиваться на соединение с полком. А полк где? В Марьевской?.. За такое время он мог уйти куда угодно. Если верить Чернозерову, что войска Лазо отступают, то поди предположи, где нынче фронт...
Что в полку о нем сейчас думают? Может, со счетов уже списали? Если кто-нибудь из сотни добрался до Марьевской, расскажет, конечно, как и что было на станции. Но про Моторина, про него, про остальных что можно сказать? Погибли? В плену? И Субботов молчит. Возможно, и его уже схватили семеновцы. Так чего же Тимофею дожидаться тут?..
Солнце уже закатывалось за гребни сопок. Угасавший августовский день в последний раз вспыхнул на дальних увалах яркими алыми отсветами. И погас, запепелился, как догоревший костер. Заимку сдавила глухая тишина.
В тиши сумерек Тимофей услышал топот копыт. Он приподнялся, выглянул из-за копешки. К избе подъехало пятеро всадников в форменном обмундировании. Белоказаки. Тулагин зарылся в сено, приготовил маузер.
— Станичник! — постучал в дверь ножнами шашки один из всадников. — Кому там приспичело? — отозвался бас Чернозерова.
Двое скрылись в избе, остальные остались у лошадей, закурили.
Из избы выскочила Варвара. Она озабоченно пробежалась до сарая, взяла вилы, заспешила к копнам. Возле первой покрутилась, побормотала что-то чуть слышно, приблизилась ко второй, где Тулагин прятался.
— Не наделай греха... Они уезжают скоро, — разобрал Тимофей ее бормотание.
Варвара отдалилась к третей копешке, наколола небольшую охапку сена, принесла, сбросила перед лошадьми.
— Разнуздывайте, — шумнула казакам. — Отощали кони-то. — Она махнула рукой на избу: — Там разговору надолго.
Но из дверей уже выходили белоказаки и с ними Чернозеров.
— Дык я што, жеребчик-то, однако, теперь, считай, казенный, — басил старик. — Раз отдал его в войско атамана Григория Михайловича, отца нашего Семенова, значитца, отдал. Вона под сараем, отдыхат. Забирайте, раз надобно... А хозяина так-таки и нема?
— Хозяин его — их благородие есаул Кормилов, — отвечал на бас Чернозерова тонкий, уже где-то слышанный Тулагиным голос. — Хворый он ишо посейчас, но, слава богу, выздоравливает. А жеребца угнал красный сотник, да недолго пользовался, сгинул, видать.
Чернозеров вывел из-под сарая кормиловского жеребца. Один из белогвардейцев взял его в повод. Всадники тронулись от заимки.
Курок маузера жег палец Тулагина. Всадить бы весь магазин в «гостей». Вот они рядом проезжают, каждого достать можно. Но нет, нельзя, не имеет права Тимофей это сделать. На Чернозерова беду накличет.
Когда Тулагин вернулся в избу, Чернозеров сказал раздосадованно:
— Шапкин, атаман наш, за жеребцом приезжал. Тьфу, стерва!..
В субботу Чернозеров привез Тимофею записку от Софрона, в которой тот сообщал, что разослал людей: Хмарина — в Колонгу, там кружит небольшая группа из моторинского взвода, Ухватеева — к Холодной. Ниже станции, якобы километрах в двадцати от Серебровской, действует несколько красных конников. Под конец Субботов прописывал о том, что семеновские войска будто заняли Александровский Завод и все прилегающие к нему районы. Боец Блинов, родом из здешних мест, ходил по окрестным станицам и подтвердил эти сведения. А еще он прослыхал от верных людей, что Лазо издал приказ на роспуск красногвардейских полков и отрядов.
Последние два сообщения в софроновой записке казались Тимофею невероятными. «Брехня все это», — убеждал он себя. Тулагин не допускал даже мысли, что банды Семенова захватили пол-Забайкалья; чтобы командование фронта и тем более Лазо отдали приказ о роспуске полков. Дешевую брехню распустили белые, не иначе. Чтобы казаков с толку сбить...
Чернозеров собрался пойти в лес, вырубить десяток жердей для ремонта изгороди. Тимофей составил ему компанию.
— Гляди, паря, умаешься, — усомнился старик.
— Ничего. Как-нибудь.
Тулагин хотел развеяться и проверить свои силы. Сколько ему еще сидеть на заимке? Надо действовать. Он вполне выздоровел: рана в боку затянулась, нос и губы зажили. Пора уже в седло. Вот только лошади нет, есаулова жеребца бы. Жаль, что забрали его семеновцы.
Тулагин и Чернозеров поднялись по склону сопки к густолесью, нарубили жердей и вышли на чуть заметную таежную стежку. Тимофею она показалась знакомой. А когда он увидел неподалеку от тропки лиственницу, расколотую надвое, окончательно вспомнил, что две недели назад он проезжал здесь на кормиловском жеребце.
