Остин Райт - Островитяния. Том первый
Потом поблагодарила.
— Я останусь и закончу, если вы мне доверяете? — спросил я.
— Конечно, лучше закончить сегодня. Так вы будете у Ронанов к ужину?
Я пообещал быть, и Дорна уже повернулась, собираясь уйти.
— На вашей заколке осталось несколько волосков! — крикнул я ей вслед.
— Я знаю. Оставьте их себе!
— Я их тоже посажу.
Мы оба рассмеялись, но я едва сдерживал дрожь.
Ужин и последовавший за ним вечер у Ронанов показались мне бесконечными. Хозяева были рады видеть меня, но затем (Дорна оказалась права) разговор почти исключительно сосредоточился на дождях. Теперь-то болота оживут… Скоро стало ясно, что Дорны для меня как бы и нет; она вся ушла в заботы о гостях, была разговорчива, легка и держалась совершенно как дома.
Наконец мне настало время идти, наступил один из тех малоприятных моментов, когда человеку приходится выбирать между соблюдением приличий и желанием сказать кому-то заветные слова. Я подождал, пока Парны, тоже собравшиеся уходить, скроются за поворотом дороги, и попрощался с Ронанами и Парной, поблагодарив их за гостеприимство. Потом обернулся, чтобы поблагодарить и Дорну, но она, не слушая меня, подошла к дверям и вышла вместе со мной.
— Очень хорошо, что вы пришли, — сказала она, переступая порог и прикрыв за собой дверь.
— Мне хотелось прийти.
— А мне — видеть вас здесь.
Мы говорили почти шепотом.
— Когда я снова увижу вас, Дорна?
— Оставьте завтрашний день для брата, а для меня — послезавтра.
— Послезавтра — ваше! — воскликнул я.
— Можно будет пройтись, покататься на лодке или верхом, смотря по погоде. Я буду у причала после завтрака. А вы захватите что-нибудь для ленча.
Я не знал, что ответить… Минуту спустя Дорна ласково пожелала мне доброй ночи и ушла в дом, а я бросился вниз по дороге, сам не свой от переполнявшего меня счастья.
Как и было условлено, следующий день я провел с Дорном. С утра мы поехали в Эрн за почтой и припасами. Ветер то задувал сильнее, то совсем стихал и постоянно менял направление. Вряд ли я мог составить хорошую компанию, настолько все мои мысли были заняты Дорной. Можно было бы заставить себя забыть про нее, но думать о ней было слишком приятно.
Вернувшись, мы поехали прогулять лошадей и самим проехаться по ферме. Когда стало жарко, мы свернули на запад, в сосновый лес, где было что-то вроде пруда, разделись и наскоро выкупались в ледяной воде. На обратном пути езда вновь разогрела меня, и, хотя и усталый, я чувствовал себя освеженным.
Время шло к пяти. Подобно своим хозяевам, я привык обходиться без часов, лишь изредка заботясь завести свои, путем сложных вычислений сверяя их с большими водяными часами, стоявшими в Башенном зале, но чаще полагаясь на развившееся внутреннее ощущение времени. Если не вмешивались какие-либо экстренные обстоятельства, я мог, или полагал, что могу, определить время очередной трапезы, ошибившись разве минут на двадцать.
Войдя в свою комнату, я увидел Дорну.
— Я подумала — может быть, вы хотите пройтись, — начала она. — Я пришла, чтобы… — она запнулась. Я предложил ей сесть. Дорна быстро села, я — тоже, наблюдая за ней со своего кресла и ожидая, пока она закончит.
Дорна засмеялась.
— Ронаны — хорошие друзья, но мы слишком разные! Я стараюсь держаться как член семьи, когда навещаю их, потому что знаю — им это приятно, но не хочу слишком уж часто доставлять им такое удовольствие…
Она снова запнулась, слегка покраснев.
— Если бы я перестаралась, старый Ронан и Парна опять стали бы говорить про то, как хорошо, если бы у них была взрослая дочка. Вот я и сбежала.
Я улыбнулся.
— Вы ведь сами видели, — утвердительно сказала Дорна.
— Да, вам, должно быть, тяжело держаться там естественно.
Глаза ее расшились, она опустила голову.
— Еще хуже, если приезжает кто-нибудь «из этих».
Я вспомнил, что «из этих» значит кто-нибудь из обитателей ферм, расположенных на болотах Доринга.
Теперь стало понятно, почему она пришла, и соответственно ее приглашение оставалось в силе.
Впрочем, может быть, я устал после прогулки верхом?
На это я отвечал, что после купания чувствую себя вполне бодрым.
— Жаль, что меня не было с вами! — сказала Дорна. — Я не купалась с прошлой осени. Пойдемте к башне. На болота стоит взглянуть сверху.
Выйдя, мы прошли через сад, где гладко коричневели места новых посадок, потом углубились в сосняк…
И вот мы стояли на башне. В косых лучах солнца расстилалась, сколько хватало глаз, ровная матово-зеленая поверхность болот, местами темно-изумрудная, и пурпурные тени облаков плыли по ней. Дорна облокотилась на парапет. Я вспомнил, как в последний раз, когда мы были здесь, она восторженно говорила о своей любви к Острову. Наверное, то же чувствовала она и сейчас. Мне же было никак не справиться с неким внутренним отчуждением; ведь хотя я и мог, до определенной степени проникаясь состоянием Дорны, чувствовать красоту болот, но все-таки это был ее, а не мой мир. Я был здесь чужак. И еще одно, то, что я, наверное, не забуду никогда, припомнилось мне здесь, на башне. Это были руки Дорны, крепко сжатые, отливающие шелковистым загаром. Стоя здесь, я смотрел на них и на саму Дорну, расслабленную и отсутствующую, не такую изящную в эту минуту, но еще более дорогую, еще более желанную.
— Век бы стояла здесь! — воскликнула она глубоко растроганным голосом. — Никогда еще я так не любила эти места.
— Я понимаю, Дорна.
— Вы и правда думаете, что можете понять? Вам нравится здесь, Джон?
— Ах, Дорна, я люблю эти места всем сердцем, и не только из-за вас.
Долгая пауза. Я затаил дыхание. Дорна сдавленно рассмеялась. Руки ее разжались.
— Помните, что случилось, когда мы были здесь в последний раз? — спросила она неожиданно дрогнувшим голосом.
Сердце мое замерло, потом учащенно забилось. Рука Дорны, лежавшая на парапете вверх ладонью, придвинулась к моей.
— Да, как раз это и случилось, — шепнул я, стараясь придать своему голосу шутливый тон.
Я взял ее руку. Ладонь Дорны покорно, почти безвольно скользнула в мою, потом пальцы ее тесно переплелись с моими. Краски вокруг полыхали, все запертые двери распахнулись настежь. Теперь я мог говорить, если бы смог подобрать слова и если бы это было нужно. Я держал в своей руке руку Дорны.
Она была теплой, слегка дрожала, но не пыталась вырваться. Я видел вспыхнувший румянцем изгиб ее скулы — разящий меня острый клинок. По руке я чувствовал, как глубоко и прерывисто она дышит…
— Дорна! — начал я, но где мне было отыскать в чужом языке то единственное нужное слово…
