Эдгар Берроуз - Тарзан из племени обезьян. Возвращение Тарзана. Тарзан и его звери (сборник)
Андерссен греб так, словно хорошо знал окружающую местность, и, когда спустя полчаса из-за туч выглянула луна, слева от них показалось устье одной из речек, притоков Угамби. К ее узкому руслу швед и направил шлюпку.
Джейн Клейтон стало интересно, точно ли он знает, куда плыть. Она не догадывалась, что, исполняя обязанности кока, он еще днем сплавал по этой речке к стоящей на ней деревушке, где выменял у туземцев всякую снедь, и уже тогда продумал в мельчайших подробностях план побега, которому теперь следовал.
Несмотря на то что было полнолуние, вода в речке оставалась совсем темной. Огромные деревья нависали над берегами, образуя нечто вроде высокого свода. Испанский мох свисал с изящно изогнутых сучьев, и огромные лианы в буйном изобилии карабкались от земли до самых высоких веток и, сплетаясь в петли, опускались чуть ли не до спокойных вод.
Время от времени, однако, гладь реки впереди них нарушали то внезапно вынырнувший огромный крокодил, испуганный плеском весел, то семейство фыркающих и сопящих бегемотов, ныряющих с песчаной отмели в прохладную и безопасную для них глубину.
Из чрева джунглей, тянувшихся по обе стороны реки, доносились странные ночные крики хищников – то безумный хохот гиены, то кашляющее ворчание пантеры, то ужасное рыканье льва. Их дополняли другие странные, жуткие звуки, которые Джейн не могла приписать ни одному из известных ей ночных существ, – эти звуки казались ей еще более страшными из-за их таинственности.
Она сидела на корме лодки, крепко прижимая к груди своего ребенка, и благодаря близости этого маленького нежного и беспомощного создания впервые за все горестные дни, прошедшие с момента его похищения, чувствовала себя счастливой.
Даже не зная, какая судьба их ждет и как скоро на них может обрушиться очередной удар, молодая женщина все равно была счастлива и благодарна за эти скоротечные минуты, когда могла вот так держать на руках свое дитя. В душе она торопила приход дня, когда сможет снова взглянуть на сына и как следует рассмотреть лицо маленького черноглазого Джека.
Снова и снова напрягала она зрение в кромешной ночной темноте, пытаясь разглядеть любимые черты, но, как ни старалась, могла увидеть лишь неясные очертания детского личика.
Ближе к трем часам ночи Андерссен направил лодку к берегу – туда, где виднелся просвет между деревьями и под луной смутно маячило скопление туземных хижин, окруженное изгородью из веток колючих кустарников.
Ворота деревни им открыла женщина, жена вождя, которой Андерссен заранее заплатил за готовность помочь.
Она хотела их отвести в свою хижину, но Андерссен сказал, что они устроятся спать на земле, прямо на улице. Решив, что ее обязанности исполнены, негритянка предоставила беглецов самим себе и ушла.
Швед, объяснив в свойственной ему грубоватой манере, что в хижинах царит несусветная грязь и кишат насекомые, разостлал для Джейн одеяло, раскатал на небольшом расстоянии от нее свое и улегся спать.
Еще какое-то время молодая женщина поворочалась, ища удобное положение на жестком ложе, но наконец, пристроив младенца под боком и обняв его, она провалилась в сон.
Когда Джейн Клейтон проснулась, было уже совсем светло. Около нее столпилась кучка заинтересованных туземцев – в основном мужчин: среди чернокожих любопытство именно мужская черта характера, которая проявляется поистине чрезмерно.
Инстинктивно Джейн Клейтон покрепче прижала сына к себе, но тут же поняла, что туземцы совсем не собираются причинить ей и ребенку какой-либо вред.
Напротив, один из них даже протянул калебас с молоком – грязную, прокопченную тыкву-горлянку, покрытую застарелой коркой давным-давно свернувшейся простокваши, слоями запекшейся на краях. Но само намерение помочь глубоко тронуло Джейн, ее лицо просветлело и на миг озарилось одной из тех сияющих улыбок, о которых она уже начала забывать и которые создали ей славу первой красавицы и в Балтиморе, и в Лондоне.
Она взяла калебас в руку и, чтобы не обижать доброго туземца, поднесла его к своим губам, хотя, к собственному смущению, едва смогла сдержать приступ тошноты из-за вони, которую испускал сосуд.
Андерссен поспешил ей на помощь и, взяв из ее руки калебас, выпил содержимое, после чего вернул хозяину, подарив тому синие бусы.
Солнце уже ярко светило, и, хотя ребенок еще спал, Джейн едва могла справиться с нетерпением, так ей хотелось хоть мельком взглянуть в любимое личико. Потом туземцы удалились по приказу вождя, который, стоя немного поодаль от нее, разговаривал о чем-то с Андерссеном.
Она продолжала бороться с желанием потревожить сон малыша, приподняв край одеяла, которое теперь защищало его лицо от солнца, когда вдруг заметила, что швед беседует с вождем на местном наречии.
В самом деле, какой замечательный человек этот кок! Всего день назад Джейн считала его невежественным тупицей, а теперь, в течение только последних суток, узнала, что он говорит не только по-французски, но и по-английски, а также на туземном диалекте западного побережья.
Она всегда принимала его за увертливого, жестокого и ненадежного человека, а теперь за какие-то двадцать четыре часа ее мнение о нем изменилось на полностью противоположное. Но все равно было трудно поверить, что он помогает ей из чисто рыцарских побуждений. В его намерениях и планах наверняка была подоплека куда более глубокая, чем та, которую он пока ей открыл.
Эта мысль не давала Джейн покоя, и, когда она смотрела на его лицо, на близко посаженные бегающие глазки, на отталкивающие черты, ее пробирала дрожь, ибо ей казалось, что никакие высокие чувства не могут скрываться за такой отталкивающей наружностью.
Пока она думала об этом, а также о том, не приоткрыть ли лицо ребенка, из маленького свертка, лежащего у нее на коленях, донесся тихий лепет, сменившийся удивленным восклицанием, от которого ее сердце зашлось от восторга.
Дитя проснулось! Ах, какой пир материнских чувств ее ожидает!
Джейн быстро откинула одеяло с лица малыша, и Андерссен, который в этот момент обернулся к ней, увидел, как она, шатаясь, поднялась с одеяла, держа малыша на вытянутых руках и не сводя полного ужаса взгляда с маленького пухлого личика и моргающих глазок.
Затем швед услышал жалобный стон, увидел, как колени его спутницы подогнулись и она в глубоком обмороке упала на землю.
Глава 10
Швед
Когда воины, скопившиеся вокруг Тарзана и Шиты, поняли, что их пляску смерти прервала обычная пантера из плоти и крови, они немного приободрились. Ни одно живое существо не могло противостоять их крепким копьям – даже эта могучая хищница была обречена.
Роков торопил вождя, чтобы тот поскорей приказал воинам метнуть копья, и предводитель дикарей уже был готов подать такую команду, когда он вдруг оторвал взгляд от Тарзана и посмотрел туда, куда глядел человек-обезьяна.
С воплем ужаса вождь повернулся и побежал к воротам деревни. Когда же соплеменники увидели причину охватившей его паники, они тоже бросились наутек – ибо к ним, неуклюже ступая по земле, приближались страшные человекообразные обезьяны, казавшиеся еще больше, чем они были на самом деле, благодаря игре бликов лунного света и отблесков пламени костра.
Когда туземцы обратились в бегство, их пронзительные крики заглушил дикий победный клич человека-обезьяны. Ему вторили рев Шиты и рычание самцов из племени Акута, посылаемые вдогонку объятым ужасом чернокожим.
Некоторые воины вступили в схватку с разъяренными кровожадными зверями, но, столкнувшись с дьявольской беспощадностью своих свирепых врагов, пали их жертвами.
Других хватали при попытке скрыться, и, лишь когда деревня опустела и последний из дикарей исчез в кустах, Тарзану удалось криками остановить свою дикую стаю. Затем, к своему огорчению, Тарзан обнаружил, что не в силах заставить ни одного из своих спасителей, даже сравнительно сообразительного Акута, понять, что ему нужно освободиться от веревок, которыми он привязан к столбу.
Со временем, конечно, эта мысль проникла бы в их тупые мозги, но до тех пор могло произойти много нежелательных событий. Чернокожие могли возвратиться с подкреплением и постараться отвоевать свою деревню. Головорезы Рокова легко могли заставить их под дулами ружей спуститься с окрестных деревьев. Наконец, Тарзан мог умереть с голоду раньше, чем тугодумы-обезьяны догадаются, что им нужно перегрызть веревки.
Что касается Шиты, огромная кошка еще меньше обезьян понимала, что ему сейчас требуется. Тарзан все равно восхищался замечательными способностями своей подруги. Не приходилось сомневаться, что она испытывала к нему настоящую любовь, потому что теперь, когда чернокожие обратились в бегство, она принялась расхаживать у столба, тереться боками о ноги человека-обезьяны и урчать, как довольная кошка. Тарзан не сомневался, что она по собственной воле отправилась на поиски остатков его команды, чтобы спасти своего хозяина. Его Шита была воистину жемчужиной среди зверей.
