Мария Колесникова - Гадание на иероглифах
Они шли с Паулиной по лесной дороге и жевали сухой горох. За плечами сестры болталась сума, в которой были их книги и немного продуктов на неделю: краюха хлеба, кусок вареного мяса, картофель — все, что могла наскрести мать от скудного стола семьи. Школа была далеко, и они уходили на целую неделю.
Учиться Петерис любил, его даже хвалили и называли способным. Особенно ему нравились гуманитарные науки: литература, история, география. Летом, когда Петериса отдавали в подпаски, он запоем читал все, что попадется. Книги откуда-то приносил Ян — это были сказки, стихи, народные песни. Он прочитывал от корки до корки все новые учебники за будущий класс. Петерис охотно шел в подпаски. Уйдешь с хозяйских глаз подальше — ни тебе грубых окриков, ни тычков, ни подзатыльников. Лежишь на теплом белом песке и читаешь. Как бы ни было бедно и убого детство, все равно оно прекрасно.
Он никогда не знал лучшей жизни, поэтому жизнь в Юргенсбургском поместье казалась ему, мальчишке, вполне естественной. Такой же естественной была и въевшаяся в кровь ненависть к хозяевам, немецким баронам фон Крейшам, на которых работала вся семья Кюзисов, начиная с деда. Для хозяев они, латыши, были грязными дикарями, вахлаками и варварами. Старший брат Ян часто говорил: «Нам остается одно: камень да красный петух, камень — в молотилку, петух — под стреху сарая». От Яниса Петерис уже знал, что немецкие бароны обретаются на их земле семьсот лет. Потомки крестоносцев отняли у крестьян землю и превратили латышей в своих рабов. В бараке часто напевали старинную латышскую дайну:
Есть далеко в море камень, —
Рожь молола там змея.
Той мукой господ накормим,
Что нас долго мучили.
После окончания школы двенадцатилетнего Петериса Кюзиса, как самого способного ученика, устроили в Прибалтийскую учительскую семинарию в городе Кулдиге, на казенный кошт. Тихий городок Кулдига весь утопал в садах. Он стоял на реке Венте, воды которой, падая с двух с половиной метров высоты, образовывали возле города водопад «Вентас румба». Водопад был местом паломничества богачей и туристов.
На первый взгляд жизнь в этом городе казалась очень тихой, патриархальной. По воскресеньям обыватели посещали кирху и развлекались, как могли. Но это лишь на первый взгляд. На самом деле тихие улочки Кулдиги часто оглашались боевыми революционными песнями. Бастовали рабочие мастерских, студенты, интеллигенция. Они не желали идти на войну за батюшку российского царя, не желали воевать в Маньчжурии за интересы царской России. Демонстранты несли плакаты: «Долой самодержавие!», «Свободу союзов и стачек!», «Свободу собраний!», «Да здравствует революция!» У Петериса дух захватывало от таких смелых призывов. Он не был националистом в дурном понимании этого слова. На фон Крейшов работали батраки разных национальностей — латыши, литовцы, русские, эстонцы, а его мать была немкой из бедных колонистов.
Общаясь с многонациональной детворой батрацкого барака, Петерис с детства научился говорить на разных языках: на эстонском, немецком, литовском, ну а русский язык был языком закона, и на нем говорили многие. Поэтому он рано понял, кто является истинным врагом латышей: конечно же царское самодержавие и помещики всех национальностей. Это им нужно, чтобы латыши забыли свой родной язык, свою историю и культуру и превратились в их бессловесных рабов.
Если в школах латышских ребят стремились онемечить, то в семинарии вся система обучения была построена на основах русификации. Их заставляли говорить только на русском языке, все предметы читались по-русски, им внушали верноподданнические чувства к российскому царю. Тот, кто осмеливался критиковать порядки семинарии, жестоко наказывался. На всю жизнь Берзин запомнил директора семинарии Страховича, толстого, мордатого, с большими залысинами на вечно блестевшем от пота лбу, с залихватски закрученными усами. Типичный держиморда от министерства просвещения. Страхович до бешенства ненавидел социал-демократов с их лозунгами свободы, равенства, братства, называя их «жидомасонами». Он слыл по всей Прибалтике ярым реакционером-черносотенцем, на левой стороне форменного мундира, возле самого сердца, носил значок «СНР» — Союз народа русского. Говорили, что подобный значок носят сам Николай II и его сын Алексей. Из истории Петер Кюзис знал, что название «черная сотня» заимствовано из эпохи Московского государства, — так назывались в старину мещанские ополчения, набиравшиеся в слободах и посадах в защиту царя. Позже ознакомился и с программой «СНР» — спасение самодержавия и династии Романовых путем массового и индивидуального террора. Лидерами союза являлись все те же немцы, выходцы из Германии: фон дер Лауниц, фон Раух, Грингмут, Буксгевден, Нейгарт, а также бессарабский помещик Пуришкевич и многие другие. Фон Краммер и Пуришкевич с трибун Государственного совета и Государственной думы обличали «мировой жидомасонский заговор». Черная сотня организовалась из мещанско-кулацких подонков, готовых за плату по приказу своих господ расправиться с кем угодно. Это была шайка наемных хулиганов и убийц.
Чтобы оградить семинаристов от вредных «жидомасонских влияний», Страхович ввел в семинарии казарменный режим, систему пропусков на выход со двора. Он создал целую сеть доносчиков, которых всячески поощрял. Семинаристы протестовали против установленных правил: не ходили на занятия, бойкотировали наиболее черносотенных преподавателей.
В памяти Берзина возник какой-то день, мутный, серый. За окном, похожий на плац, обширный семинарский двор. Аудитория. За столами сидят семинаристы, а на стуле, прислонившись спиной к теплой голландке, — преподаватель истории. Преподавателю не больше тридцати, но у него огромная лысина, багровая по краям, воротник и плечи мундира густо обсыпаны перхотью. В аудитории тишина, в ней — поединок чувств. Сражаются двое: он, Петерис Кюзис, и преподаватель.
— Ну-с, чего же вы не отвечаете? Повторяю: в каком году и каким образом дом Романовых породнился с домом Гольштейн-Готторпов? — Преподаватель сверлит Петериса маленькими злыми глазками.
Внутри у Петериса холодеет, но он сохраняет на лице сосредоточенно-спокойное выражение. А черт ее знает, когда они породнились. Да и какое Петерису до этого дело? Помнится, что был какой-то немецкий герцог Карл Петер Ульрих, который вдруг стал русским царем, Петром III. Он женился на немецкой же принцессе Софии Фредерике. Отравив своего мужа, Петра III, она превратилась в русскую императрицу Екатерину II.
— Садитесь, — сердится преподаватель и ставит в дневник Петериса жирный кол. — Какой из вас получится народный учитель, если вы не можете запомнить основное.