Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Вещи матроса Малыхин роздал, сундучок взял Темиргали, а самовар, хотя на него было много охотников, достался Чокану. А винтовку Грули Малыхин держал при себе. Заткнул дуло, чтобы не попал песок, обернул в кусок портянки затвор и положил на дно повозки. На всякий случай при себе держал.
Вчера такой случай подвернулся. Те двое, которых нашли полуживыми в песках, отошли, стали на людей похожими. Не захотели быть нахлебниками, попросились в строй. У одного, у Мурада, винтовка была, а другому, что с нерусской фамилией, надобно было дать оружие. Малыхин и решил отдать ту, матросову. Не вскрывать же ради одной винтовки ящик. Тут-то он вспомнил, что из винтовки стреляли и ее надобно хорошенько почистить. На глазах Джэксона он вынул затвор и был крайне удивлен тем, что в магазине была полная обойма, а в стволе находился один патрон, с целым, неразбитым капсюлем.
Малыхин вынул патрон, повертел в пальцах, подержал на ладони. Патрон тускло поблескивал. А в голове вихрем взметнулись мысли. Малыхин поднял винтовку, заглянул в дуло — оно было чистым, без нагара и копоти!.. «Неужели из винтовки никто не стрелял?!» Позабыв про стоявшего рядом Джэксона, Малыхин намотал на шомпол белую тряпицу и вогнал в ствол, старательно прошелся от выходного отверстия до патронника. А когда вытащил ту тряпицу — она оказалась лишь запыленной…
— Меня словно током шарахнуло, — признался Малыхин комиссару. — Из винтовки той матрос Груля не стрелял… А я своего брата моряка к стенке!..
— Погоди, не казнись. Разобраться надо.
— Виноват я — и все!
— А кто же тогда поранил руку Звонареву?
— Теперь не знаю… Конечно, не сам себе.
— Но кто-то же стрелял в него? Это факт наглядный. — Колотубин вернул Малыхину красную книжицу: — Билет спрячь и не кидайся им, ясно! Надо будет — отберем. Не забывай, Валентин, что тут ты партией поставлен на серьезную должность, и мы с тебя спрос будем иметь на полную катушку! Так и знай! И если в отряде живет гнида и до сих пор ее не распознали, она ходит в нашем красноармейском обличье, то только с тебя, чекиста, с особого отдела, весь наш спрос. В стельку расшибись, но найди и выковыряй паразита, сломай ему хребет. Это тебе и по службе задание и партийное.
Малыхин бережно спрятал в карман партбилет. Его темное, хмурое лицо просветлело, а в глазах появилась кремневая твердость. Моряк постучал своим крупным, как гиря, кулаком по деревянной луке седла:
— Слово балтийца… Слышь, Степан?.. Найду гниду! Есть подозрения… Проверить надо.
Колотубин протянул руку и пожал ладонью кулак моряка:
— Верю! — И потом добавил: — А как выйдем к своим, доставим ценности и оружие, тогда пусть партийная комиссия разберется в степени твоей вины, да и не только твоей… На нашей совести смерть матроса.
В тот же вечер, на привале, Колотубин долго советовался с Джангильдиновым. Они, сев на коней, как обычно, перед кратким сном объезжали походный лагерь. Рассказ комиссара встревожил Джангильдинова, заставил, словно брошенный пучок сухих стеблей в костер, с новой силой вспыхнуть чуть угасшее беспокойство.
2
Когда вдали, в прозрачной линии струящегося по горизонту марева, вдруг явственно заблестела ровная полоса, похожая на озерную гладь, бойцы отряда привычно зачертыхались: опять солончак, или, как его тут называли, шоры…
Через несколько часов, когда караван приблизился, блестящая полоса разрослась в длину и ширину, и самое примечательное, она стала заметно блекнуть, сереть. А потом полоса как-то сразу потемнела, появился коричневый оттенок выжженной солнцем глины.
— Мать честная, земля! — воскликнул радостно Круглов, скакавший в головной группе.
— Кажись, кончились наши песчаные муки, — облегченно вздохнул солдат-фронтовик, пулеметчик, и на его исхудалом лице шевельнулись большие запорожские усы. — К земле мы привычные люди…
Лишь на монгольском лице Токтогула не дрогнул ни один мускул, только в раскосых глазах задумчиво темнели зрачки. Что говорить и зачем говорить, когда скоро увидим. Барханы становились все ниже, как бы уменьшаясь в росте, пока не стали пологими холмиками, поросшими редкими метелками ковыля и высохшей колючки. И за теми пологими песчаными холмиками открывалась неоглядная ровная глинистая площадка, гладкая, как вымазанный хозяйкой пол в хате. Только он под солнцем весь потрескался. Глубокие щели мириадами морщин разбежались в разные стороны.
Всадники въехали на глинистую шершавую землю, и копыта лошадей звонко зацокали, словно у них под ногами была охваченная первым морозцем степь. После долгой тишины, когда лошади бесшумно месили песок, цоканье копыт показалось теперь оглушающе звучным, бодрящим и родным. Но вскоре от него еще больше защемило сердце.
— Гиблая земля, — грустно произнес Круглов, — даже колючки на ней, мертвой, не растут.
— Это же такыр, — сказал Токтогул. — Так земля такой называется. Такыр.
Далеко впереди, чуть видные человеческим глазом, скакали бойцы разведки, оттуда лишь приглушенно доносился ровный стук копыт.
На такыр въехала новая группа всадников, которую возглавлял аксакал Жудырык. Он иногда склонялся, подолгу рассматривал однообразную глинистую землю, чему-то улыбался, довольный, и ехал дальше.
— Чудной старик, — сказал Круглов. — Как он тут дорогу находит, когда кругом такая ровность, даже глазу зацепиться не за что?
— Почему ничего нет? — Токтогул вытянул руку: — Смотри сюда, видишь побитый земля… Тут лошадь ходил, много груз нес. А вот тут верблюд шел… Понимай надо, тут караван ходи, давно-давно ходи, тут дорога.
— Токтогул, а ты все видишь! — Круглов нагнулся, придерживаясь рукой за седло, и внимательно разглядывал землю. — Верно, вроде выщербины махонькие…
— Каждый живой свой след имеет, каждый тень имеет. Без след и без тени нет ни человек, ни лошадь, ни баран, ни верблюд, ни маленький жук, — пояснил Токтогул. — Пастух глаза имей, пастух след читай, как ты книгу читай.
Такыр все разрастался и разрастался. Проходили один километр за другим, а края все не было видно. Солнце тихо, словно его осторожно спускали на лебедке, начало двигаться к закату. Лучи его стали хлестать по лицам. Бойцы надевали фуражки набок, закрывали щеки козырьком, но это мало помогало. Сидевшие на повозках и арбах как-то еще приспосабливались, они могли сесть боком, повернуться спиной к огненному шару.
А всадникам приходилось совсем туго, от лучей никуда не денешься. Несколько человек соскочили с лошадей и торопливо шагали рядом, прячась за крупом. Но пешим за конем не угонишься долго, от быстрой ходьбы потели сразу, и жажда еще сильнее царапала сухое горло…
