А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
Обзор книги А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
Новый выпуск серии «Polaris» представляет весьма редкую и несправедливо забытую книгу — написанный на туркестанском материале авантюрно-фантастический роман поэтессы А. Адалис и ее мужа, писателя И. Сергеева «Абджед, хевез, хюгги…» (1927). Этот роман можно читать как историю злосчастной экспедиции, открывшей в горах Памира загадочную потерянную цивилизацию. Но такое прочтение будет только поверхностным — перед читателем роман масок, и под маской традиционного «романа приключений» в нем скрывается изощренная литературная игра.
Роман поэтессы, писательницы и переводчицы А. Е. Адалис (Ефрон, 1900–1969) и ее мужа, писателя и эсперантиста И. В. Сергеева (1903–1964) «Абджед хевез хютти…» публикуется по первому книжному изданию (М.-Л.: Молодая гвардия, 1927). В книге исправлены некоторые очевидные опечатки и устаревшие особенности орфографии, унифицировано написание имен. Так, Броунинг в нескольких случаях именует Щеглова не «Седжи», а «Сэджи»; нами оставлен первый вариант, как встречающийся более часто. Имя «Ганна» на с. 65 восстановлено по журнальной публикации под названием «Хевес-хютги», представляющей собой сокращенную версию первых двух частей романа (Молодая гвардия, 1926, № 6–7).
POLARIS
ПУТЕШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЯ • ФАНТАСТИКА LXXIV
А. Адалис, И. Сергеев
АБДЖЕД, ХЕВЕЗ, ХЮТТИ…
Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х годов
Том IV
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Глава первая
ЛЕГЕНДА
Верблюд поглядел искоса гордым, мохнатым глазом. Козодоевского снова рвало. За двенадцать дней перехода он не мог привыкнуть к килевой качке. Сережа, раскуривая зеленоватую махорку и вставившись невидящими главами на знакомое зрелище, продолжал говорить терпеливо и зло:
— Да, зачем мечтать об Африке, когда собственная Африка под рукой? Ты мираж видел? — Видел. Тигра видел? Видел? Ты сейчас скажешь, что не видел тигра, но это ложь. Джелал свидетель. Джелал!
Черноглазый мальчик со скошенным подбородком и живыми бровями застенчиво улыбнулся.
Сережа настаивал:
— Надеюсь, ты не жалеешь, что мы использовали отпуск таким образом? Не жалеешь? Боря, а, Боря!
Козодоевский икнул и втянул в себя новый приступ рвоты. От природы он был обидчив, хрупок и привержен к литературе. Его дружба с Сережей измерялась беспричинной симпатией к последнему всех встречных и поперечных.
На сей раз Козодоевского проняло:
— Вы несправедливы. Если бы вас рвало, я бы вел себя иначе! Что касается верблюдов, они страшны, как химера. Я уже говорил вам, что верблюд — помесь облезшей проститутки с доисторическим чудовищем. Вы хотите признанья, что я их боюсь? Да, боюсь! Нате, режьте меня!
— Не валяй дурака, Боренька! Никто, братишка, не виноват, что тебя кишка тонка. Поехал — терпи.
Сережа отошел в сторону и, заслонив глаза рукой, вгляделся в смутный, пересыпающийся воздух.
Двенадцать дней по бледной горячей земле, под низким солнцем! Серый Гиссарский хребет, верблюды, будто слепленные из древней земли — Шахрисябз, Якка-баг, Хайдар, — глаза усталые от песчаных бризов; на остановках тростанковые навесы караван-сараев, древний черномазый народ с дребезжащими дюторами, с розовой розой за ухом и вечной пиалой у рта… А дальше — смутная, как воздух, неизвестность и чертовщина, вроде той, что пишет Козодоевский, только лучше…
Сзади Сережи раздались высокие гортанные крики погонщика. Джелал помог встать первому верблюду, зажурчавшему, как лошадь селезенкой, остатком воды в бурдюке. За первым, кряхтя и подламываясь, вздернулись второй и третий. Под шеей у каждого болтался медный, позеленевший по краям колокол. В песчаной тишине прошел мягкий, нестройный звон — волнующий и усыпительный. Караван тронулся.
До ближайшего караван-сарая оставалось около четырех часов. Козодоевский, утомленный рвотой и мерным качанием верблюда, сидел с закрытыми глазами, мысленно перебирая слова новых стихов:
«Песок… прохлада… вечереть… Болезнь… восток. Тамерлан — померла… мазар — сказал… Гималаи»
— Гималаи-то продолжение Гиссарского хребта, а, Боря? — вдруг спросил Сергей.
— Что? — Козодоевский вздрогнул.
— Гималаи-то продолжение Гиссарского хребта, а?
— Отроги, голубчик, а не продолжение. А ты почему знаешь, что я подумал о Гималаях?
— Ничего я не знаю…
Они продолжали путь молча.
Жара в Туркестане спадает быстро и начисто: она точно отсыхает от ладоней, от висков, от подметок, от напряженного и отяжелевшего за день сердца. Серо-желтый закат подернут туманом.
Козодоевскому и Сереже после Москвы все было в диковину. Будь у них командировка — твердое и ударное обязательство — Средняя Азия пришлась бы им по росту: та же работа, та же советская земля. А большой отпуск вынуждает человека наслаждаться и напрягать свою любовь к жизни. Еще месяц тому назад Туркестан казался им чем-то вроде Кавказа, только запущенного и неиспользованного.
Десятки людей ежедневно уезжали в Туркестан и приезжали оттуда; говорили о городах, где по улицам так же гремят трамваи, издаются газеты, где будто бы такая же культура, только с пряным восточным запахом.
Три недели тому назад, в Ташкенте, друзья были не удовлетворены широкими аллеями улиц и черными шарами карагачей — непонятных и прекрасных деревьев; особенно пленяли их на каждом шагу чай-ханы, убранные темно-красными коврами и широкими паласами, с утра до ночи полные народом в пестрых халатах, тюбетейках и чалмах. Раскаленные докрасна базары с небрежными купцами и хитрыми покупателями напоминали кинематографический Восток. В старом городе обдавали теплом слепые лессовые стены, обрывы и лошади. Множество лошадей…
— Ташкент того-с, на вид колониальный город, — соглашались приятели, гуляя по шашлычной Урде между грудами лавчонок, фруктов и фонарей. И им казалось, что таковы же во многом города Британской Индии.
В Самарканде отдых кончился. Потянуло вглубь страны. Они жили в самой гуще мусульманского населения, между гортанных песен, ишаков, неистовых собак и сверкающих голубых развалин. Каждый вечер хозяин чай-ханы играл на дюторе и пел на картавом языке о заманчивых городах.
12-го июня Козодоевский и Сережа снарядились в путь на восточную границу. От Самарканда до Бухары они добрались поездом; от Бухары на Карши, с пересадкой в Ки-таб. Из Китаба в Шахрисябз. Два дня искали путей пробираться дальше. На 3-й день, шляясь по базару, встретили торговый караван — наметили маршрут и тронулись. И когда отъехали от Шахрисябза несколько верст, они поняли, что культура кончается там, где замирают гудки паровозов; и сейчас можно было ожидать решительно всего: тигров, басмачей, землетрясений. Козодоевский ворчал: пользуясь справочниками и чужими рассказами, он сделал бы лучшую книгу о Туркестане, чем в качестве очевидца.
Всю свою жизнь он искал встреч с рассказчиками. Общественная работа кандидата партии утомила его больше, чем полагается.
В караван-сарае, после четырехчасового перехода, он заснул, как мертвый, обычным своим тяжелым, но долгим сном. Сережа пил зеленый чай, прочно расположившись на плоских, жидких подушках; Джелал сбивчиво перебирал струны дютора.
Русские в этих местах — редкость. Караваны с советскими работниками, отправляющимися в Дюшамбе, проходят выше по большой верблюжьей тропе, западнее Куль-Иска-ндера. И разговор хозяина с путешественником заставил навострить уши всех собравшихся под низким закопченным потолком.
Подсело еще двое: один — молоденький с большими выпуклыми главами, лет 20; другой — чернобородый в дорогом парчовом халате.
Старик-хозяин что-то коротко сказал чернобородому.
