Борис Казанов - Роман о себе
Буду я с ним бороться за Тоню! Пусть говорит, я послушаю…
Вошла Вера Ивановна, принесла на подносе тонко нарезанный сыр, лимон, копченную краковскую колбасу, шоколад, яблоки с базара. Никогда еще не было, чтоб Шкляра привозил что-то, кроме вина. Обычно мы выпивали, поговорив полчаса, и ехали куда-нибудь. Тарелочки, не умещаясь, выступали за край круглого подноса, делали его похожим на ромашку. Вера Ивановна и детей не баловала такой роскошью. Шкляра, он был щедрый по натуре, снял для нас только три тарелочки. Все остальное, в том числе и торт в коробке, передал Вере Ивановне. Он еще принял из рук хозяйки стакан воды и спросил, вылущивая из целлофана таблетку: «Вода отстоянная, как я просил?» - «Да, Игорь, я чайник перед этим почистила», - и Шкляра, прикидывавшийся желудочником, запил таблетку отстоянной кипяченной водой, хотя я видел на рыбалке, как он хлебал воду почти что из болота.
Встав, он вынул из пальто бутылку «Твиши», начал выкручивать пробку штопором, сказав со значением, что зря не взял шампанское, так как «Боря мастер его открывать». Тут была еще одна злая подколка, быть может, известная и Тоне, если она побывала с ним у Киры Михайловны. Шкляра не стал уточнять про шампанское, а свел к тому, что некоторые люди, которым не достает столичного шика, теряются в особых компаниях. В качестве примера он взял могилевского доктора Карлушу, примазывавшегося к таким замечательным личностям, как Шкляра, вроде доктора Вернера к Печорину. Выпили, и он, сидя в своей позе: нога на ноге, руки под мышки, покручивая бокал из круглого стекла с каплей красного вина на донышке, рассказывал, преображая поэтически, как его рыбацкая компания, пережидая на Соже грозу под березами, увидела в небе самолет, который швыряло среди молний, как бумажный листок. Выяснилось: то был санитарный АН-10, в нем летел на операцию Карлуша. Не зная, кто там сидит, они перекинулись словами, что, должно быть, лететь в грозу не сладко. Не успели они, то есть Шкляра и остальные москвичи, вернуться в Могилев, как прибежал Карлуша. Он был в катастрофическом расстройстве; Карлушу угнетал страх: он не сумеет убедить их, что летел в том самолете в жуткую грозу, зная их недоверчивость. Должно быть, и домой не забежал, вернувшись с операции, - прямо к ним, пока не угас пыл. От этого бессвязно завосклицал междометиями, боясь, что сейчас прервут: мол, все это ты, Карлуша, присочинил, приняв дозу наркоза вместе с больным, удаляя матку любовнице или вполне годный член, как грозился удалить, недругу-невропатологу… Такую реакцию ожидал Карлуша, а тут, едва он начал, они сразу и согласились: точно, видели, как ты летел! - и Карлуша, уразумев, что нечего было бежать и стараться, и что такого в том, что он попал в грозу? - объяснив их спокойствие, как дьявольскую насмешку, выбежал удрученный, в слезах: «Ну что за народец такой, выдающиеся московские поэты!…»
Шкляра замечательно это передавал; слушаешь и сам становишься счастлив, что был к ним причастен: тоже постоял под теми березами, пока они не уехали, про тебя забыв. Однако Шкляра, выдающийся рассказчик, обманулся, уверовав, что все у него пойдет само и в жанре прозы. Я видел его первые страницы, покрытые размашистым почерком, как для стихов. Пусть я был там лично задет, могу сказать без предвзятости: Шкляра проявил себя в прозе серой посредственностью. Я так и не сумел в «Юности» осилить до конца его «дебют» с описанием рыбалки на Соже, как потом дочитать повествования о новых рыбалках, в Грузии и Карелии. Везде серость, сырость и тля на бумаге, прямо свертывавшейся в трубочку от его наглости и лицемерия. Только в поэзии, в короткий и счастливо выбранный миг сотворения, Шкляра себя забывал перед Богом. Однако рассусоливание про Карлушу не относилось к прозе. Это был шедевр устной речи. Уже готовился высказать Шкляре свое восхищение, как Тоня, отсутствуя в мыслях, держа в них свое и боясь упустить, тотчас, как он закончил, спросила:
- Это тот самый Карлуша, что оглашает списки венерических больных?
Шкляра, ожидавший аплодисментов, был сокрушен.
- Существует врачебная тайна, как он может оглашать? - ответил он раздраженно, отодвигая от себя Тоню. - А если ты в списке, то нам все равно будет известно. Признавайся лучше сама.
- Мне не в чем признаваться.
- Надеюсь, что ты не лжешь. Ведь Карлуша может пролить свет и на прошлые грехи.
Тоня, отвалясь на подушки, беспечно пустила дым в потолок:
- Нет у меня никаких грехов…
- Тогда предупредила бы, что ты святая… - Шкляру вдруг взорвало: - Ты вообще… как ты сидишь? Развалилась как… Ты у моих друзей, не у своих! А ну сядь нормально!
Тоня, вольно было развалясь, повиновалась и содвинула бедра. Шкляра, искусно обхаживая девчонок, становился с ними беспричинно жесток, как только удавалось переспать. Ничего хорошего сегодня не ждет Тоню в квартире Заборовых.
Я увидел в окне, что шофер не уехал, читал газету:
- Зачем ты держишь такси?
- Пусть подождет, что в этом такого? - Шкляра капнул нам вина, приучая пить маленькими глоточками. - Не бойся, матрос! Я рассчитаюсь. Пусть тебя не волнует такси.
- Зачем мне волноваться? Тот, кто ездит, тот и рассчитывается.
- Конечно. Ты же не ездишь на такси. Нужда, вечно без денег. Я не упрекаю, это не грех.
Не так давно Шкляра, имея большой опыт голодания, учил меня: «Из двух блюд выбирай первое: борщ или суп. Первое дольше подкрепляет». Олег Пушкин рассказывал, как накормил в Москве голодного Шкляру. Тот окосел от еды, едва не попал под машину. А сейчас, едва начал зарабатывать, явился богачом и расселся благодетелем.
- Если «вечно», то на чьи деньги ты прилетел из Владивостока? Те деньги, Шкляра, кстати, ты мне до сих пор не вернул.
- Мальчики, вам больше не о чем разговаривать? - вмешалась Тоня. - У меня уши вянут от ваших разговоров.
- Боря сам начал подбивать бабки, - ответил Шкляра, усмехаясь, раскуривая трубку, довольный, что я отважился на упрек. - Да, ты помог мне во Владивостоке, есть такой долг. Но чем столько лет стесняться и помнить, что помог, не лучше ли было сказать: «Верни долг!»? Я тебе тоже напомню «кстати»: ты проиграл ящик шампанского Кире Михайловне. Ты думаешь отдавать?
- Спор пустяковый, не стоил и бутылки.
- Спор есть спор. Ты обиделся на Киру Михайловну, что она больше твоего разбирается в марках шампанского. Как до этого обиделся на меня, что я лучше тебя пишу в прозе. Кстати, последняя твоя повесть в «Немане» - плоха. Да… Не предупредил никого - и ушел! Так не делается в интеллигентных компаниях. Я потом выгораживал тебя.
- У меня было плохое настроение. Увижу Киру Михайловну, извинюсь.
- Это как тебе угодно. Деньги я тебе верну, не сомневайся. А сейчас выпьем по последней - и нам пора.
