Юрий Куранов - Избранное
— Ну как дела? — спросил я.
— Не видите разве, как дела, — ответил что постарше, — все вокруг цветет, распускается. В такое время дела у всех должны быть хороши.
— Новый директор у нас, Юрий Николаевич, — сказал второй.
— Не Сергеич?
— Нет. Из соседнего колхоза.
— Из колхоза имени Мичурина, — пояснил что постарше, — такой деликатственный товарищ.
— Ну и как? — поинтересовался я.
— Пока ничего, — повел глазами в одну и в другую сторону тот, что постарше, — время покажет. Поживем — увидим.
— А вот знаете, уже что можно сказать, — со вздохом добавил, а может быть, даже и возразил тот, что помоложе, — странная с этим товарищем штука, вернее, от его обхождения штука получается: обманешь его — и совестно становится.
Старик вздохнул.
Некоторое время ехали молча. Потом старик немного недоверчиво, но с симпатией задумчиво произнес:
— Люди сказывают, будто колхозники золотые часы ему именные при расставаньице на собрании преподнесли. Да вроде бы даже некоторые плакали, отпускать не хотели.
— Да он вроде первый прослезился, — поправил второй попутчик. — Такой молодой мужчина, а вот, говорит, взял да заплакал.
— Значит, сердце есть у человека, — заключил старик, вынул из кармана кожаных штанов старенький носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
Второй добавил:
— Аккуратный очень и порядок любит.
— Любит, чтобы все по-русски делалось, значит быть, — еще добавил старик, — чтобы все по-человечески, значит, делалось, как на Руси испокон веку повелось.
Я вышел от просвирни берегом озера к еловой аллее. Мостки утопали в теплой пахучей воде. По ту и по другую сторону озера на мостках хлопотали женщины, шумно и весело полоскали белье. Ребятишки катились из школы в деревню Паново; пробегая под высокими кустами расцветающей черемухи, они встряхивали ту или другую ветку, и с черемухи сыпалась роса, вместе с росою осыпались ароматные лепестки глубокого и пенистого цветения. И в воздухе на какое-то мгновение устанавливалась белая радуга из росы и лепестков. Радуга колыхалась, словно живые душистые ворота, которые светятся и растут. И где тут была роса, где были лепестки — уже понять было трудно, потому что рябило в глазах.
ВЕТЕР СРЕДИ САМОГО ПОЛДНЯ
Сегодня полдень, и солнечные тени кленов трепещут по всему поселку. Они трепещут не только на дорогах, лужайках, крышах, берегах; они вьются в воздухе, словно счастливые стаи птиц, которые собрались в дорогу, но никак им не хочется улетать. Это видит каждый. И каждый, конечно, знает, что в конце концов улетать им все же придется.
Поэтому люди заняты делом, они выходят на дороги, взбираются на крыши, они ловят эти кленовые тени, рассовывают их по карманам, за пазуху, складывают в мешки, сундуки, под кровати. Я только что видел девушку, которая сгребала за поселком стог из летучих кленовых теней. И грабли пели у нее в руках. Но девушка пока молчала.
Она работала. Девушка сгребла стог до самого неба, встала на него, выше холмов, крыш, сосняков. Она встала на стог в самом небе. Ее белые волосы рвались вдаль вместе с ветром, и платье рвалось и хлопало, как знамя. А стог журчал у нее под ногами. Так журчат ручьи, когда их много и сливаются они вместе, чтобы смеяться, пировать и хлопать друг друга по плечам.
Вот теперь девушка запела. Она пела без слов, но во весь голос. И руки подняла над собой, как два маленьких солнца, И освещала ими все дали, направо и налево.
И люди останавливались, кто где был. Они смотрели на девушку, и губы их шевелились. Люди тоже пели. Не подпевали девушке, а каждый свою песню пел для себя. И лица их были счастливые.
Теперь счастья недоставало только кленам. Именно полного счастья в такой ветреный полдень. И тогда отовсюду клены сдвинулись со своих мест и пошли к девушке, к ее стогу за поселком. Ах, как это было радостно! Клены шли и шумели во весь ветер. Они переговаривались друг с другом, друг друга окликали и приветствовали. Они встали вокруг стога. А ветер сорвал с девушки платье и понес над озером как птицу.
Тогда клены враз поднялись, мгновенно выросли в небо и закрыли девушку на стогу, чтобы никто посторонний ее не видел.
Пусть она стоит там, в небе, и поет свою песню.
КОГДА ТЫ СТАНЕШЬ ВЕТРОМ
Сегодня я хочу тебе сказать, что ты должен сделать, когда станешь ветром. Когда ты станешь ветром, то почувствуешь, какое легкое у тебя дыхание, какие просторные крылья несут тебя по свету, какой чистотой и светом наполнились глаза твои. И вот тогда ты меня внимательно слушай.
Ты должен подняться до рассвета, пролететь над холмистой озерной равниной, над ее лесами и деревнями, и там, где лежит глубокое зеленое озеро, между взгористых берегов под соснами и елями, тебе надо снизиться. Ты пролетишь над высокой дубовой аллеей, и листья дубов загремят под твоим дыханием жестко и сдержанно. Не нужно лететь в глубину парка, где раскинулись величественные лиственницы, нужно свернуть южнее, снизиться над каменной трехэтажной школой и еле слышно подкрасться к деревянному дому на окраине поселка, где за ложбиной лоснятся овсы.
Здесь под окнами цветут розы, красные и белые розы с их юным и ароматным дыханием. Вот это дыхание надо подхватить и унести в раскрытые окна вместе с утренней чистотой и прохладой. Там, за раскрытым окном, в тишине деревянного дома, спит старая женщина с добрым и красивым лицом, словно сединой, иссеченным морщинами. Пока она спит, ты должен дышать ей в лицо этими розами, их таинственной глубиной лепестков.
Пусть ей не вспоминается, не видится во сне то горькое, что выпало за восемь десятков лет ее жизни. С той поры, когда, еще до революции, она окончила учительскую семинарию в Новгороде и пошла преподавать по маленьким деревенским школам Петербургской губернии. Пусть ей не вспоминаются тяжелые годы разрухи с их безденежьем и лишениями, пусть они вспоминаются теми тихими уголками наших деревень, где Татьяна Александровна Масленникова нашла свое призвание, встретила прекрасного человека и полюбила его, нашла с ним счастье и где родила на свет, на зеленый и ласковый свет озер и лесов, звездных ночей и солнечных зорь, человеческих улыбок и добрых дел, сына Володю. В той трудной жизни, не всегда благополучной и устроенной, он один остался жив из четверых ее детей. Остальные умерли в детстве. Дочь агронома, который долгие годы учительствовал, племянница учителя, сестра учителей, Татьяна Александровна и сыну своему загадывала учительскую судьбу. Случилось так, что поперек судьбы легла война.
