Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны
Громкий треск подлеска выдал двух удирающих кабанов, которых я спугнул, когда они прохлаждались в жидкой грязи. Вода скопилась в яме под большим вывороченным корнем. Кабаны, видно, постоянно валялись в ней, и лужа превратилась в бассейн жидкой желтой грязи, а один край был так подрыт, что получился навес. Я видел отпечатки щетины там, где только что лежали животные. Ближе к вершине я услышал негромкое уханье группы гиббонов. Подкрался поближе и притаился за деревом, чтобы подстеречь их на пути, но они только на мгновение мелькнули вверху, перелетая с дерева на дерево подобно серым привидениям. Их уханье постепенно замирало — они спускались по склону, на который я только что взобрался.
Я пошел верхом, по гребню, изогнутому как подкова. Я был уже почти на самом краю и собирался повернуть назад, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, что впереди сквозь чащу движется крупное животное. Еще до того как я увидел лохматую рыжую шерсть, я уже знал, что встретил своего первого дикого орангутана. Меня слегка трясло от радости, и я пробирался вперед, даже не пытаясь прятаться. Передо мной был крупный самец с роскошной длинной шерстью и широким лицом. Я окрестил его Вильгельмом Первым и достал бинокль, чтобы рассмотреть получше. Если он и заметил меня, то виду не подал и продолжал кормиться, неторопливо жуя только что сорванный зеленый плод. Вильгельм забрался в глубь кроны и пропал из виду, но я тут же заметил второго орангутана — большую самку. Когда она стала карабкаться по дереву, покрытому плодами, я увидел, что самка несет малыша примерно такого же возраста, как детеныш Джоан в Сепилоке. Мэри, как я назвал самку, стала есть зеленые плоды, и, хотя она ни разу на меня не взглянула, я не сомневался, что обезьяна знает о моем присутствии, потому что она принялась громко ухать и угрожающе трясти ветки. Вильгельм стал вторить этим гулким крикам, но перед каждым воплем издавал еще забавное визгливое всхлипывание. Он перебрался на другое дерево, пригибая сучья с риском свалиться, и скрылся в густой заросли бамбуковых лиан. Громкий хруст и чавканье свидетельствовали о том, что трапезу свою он не прерывал. Мэри тоже продолжала кормиться, по-прежнему избегая моего взгляда, но минут через десять она с достоинством ретировалась, неспешно и осторожно пробираясь среди лиан, а малыш Дэвид все так же крепко прижимался к ее боку.
Я попытался обойти бамбуки кругом, но когда наконец проломился сквозь чащу, орангов было не видать и не слыхать. Я ждал, терпеливо осматривая окружающий лес, и отыскал Мэри высоко в кроне дерева, футах в пятидесяти от меня. Дэвид играл отдельно, держась одной рукой за пружинистую ветку, а Мэри не сводила с него глаз. Раскачиваясь, он смотрел в мою сторону, но сначала он меня не видел, потом внезапно заметил, втянул голову в плечи и с громким повизгиванием бросился к матери. Мэри обхватила его руками, прижала к себе и вместе с Дэвидом, уцепившимся за нее сбоку, стала продвигаться вдоль ветви, которая все больше прогибалась под ее весом, а затем перемахнула на следующее дерево. Уже близилась ночь, и я не стал преследовать орангов, зная, что они устроят ночные гнезда неподалеку. Я отправился в обратный путь, срубая молодые деревца, чтобы найти это место завтра утром.
Когда стемнело, по джунглям разнесся жуткий, умноженный эхом вопль танггила. Я пробивался напропалую сквозь густой подлесок, не обращая внимания ни на что, даже на острые шипы ползучих лиан, — я видел только светящийся циферблат своего компаса. Ярко светила луна, и у подножия деревьев были разбросаны неровные пятна света. Держась направления на юго-восток, я уже через час пришел домой и сразу же отправился на вечернее купание. Моих помощников все еще не было, так что я сварил себе рис, открыл банку аппетитных мясных консервов и собрался лечь спать. Но я все время вспоминал свою встречу с орангами и был слишком взволнован, чтобы уснуть. Вертелся с боку на бок на своем жестком ложе из коры и очень жалел, что у меня нет сетки, за которой можно было бы укрыться от докучных комаров и песчаных мух.
Я вскочил задолго до рассвета, сунул в мешок банки, пластиковый плащ и торопливо направился к лесу. Я пошел по слоновой тропе до маленькой речки, а там опять двинулся по компасу на северо-запад. К девяти часам я понял, что прошел мимо подковообразного гребня и забрел гораздо дальше, чем вчера. Повернул обратно вниз по склону, но вместо реки вышел к мелкому ручейку. Было ясно, что я забрался слишком далеко. Пошел вброд по руслу ручья, следуя за всеми его извивами и поворотами. Вдруг замечаю на песке следы трехпалой ступни. Такой след мог быть только у одного животного — бадака, двурогого носорога. Следы вели вниз по течению и были совсем свежими. Случись это в другое время, я бы обязательно пошел по следу и постарался увидеть это редкостное, почти легендарное животное, но на этот раз я отчаянно старался быть целеустремленным в своих исследованиях — ведь я приехал изучать орангов, а не носорогов. Откуда мне было знать, что пройдет год, прежде чем я снова увижу следы носорога.
Я вышел из ручья, взобрался на невысокий холм и пошел по звериной тропе к следующему гребню. Заметив какое-то движение слева, нырнул в кусты и затаился. Крохотный коричневый мавас быстро спустился вниз из кроны высоченного дерева и весело запрыгал по ветвям прямо в мою сторону. Когда он оказался поближе, я увидел, что он крупнее, чем мне показалось с первого взгляда, и ему примерно года три. Он был весь чудесного шоколадного цвета, с розовыми кругами вокруг глаз-пуговок и блестящей безволосой головкой. Я назвал его Мидж (Кроха). Он взобрался на сук всего в каких-нибудь двадцати футах от меня, но я скорчился за стволом земляной пальмы, и он меня не заметил. С громким треском молодое деревце описало широкую дугу по направлению к нему и резко откачнулось обратно: крупная самка перемахнула на дерево, где сидел Мидж, и стала карабкаться к нему. На минуту мне показалось, что это та же пара, которую я видел вчера, но малыш был слишком большой и, по моим соображениям, до подковообразного гребня было довольно далеко.
Мне хотелось, чтобы животные привыкли ко мне и перестали бояться, поэтому я как бы случайно побрел в их сторону и присел, с притворным увлечением раскапывая небольшую ямку в земле. Животных как будто не встревожило мое внезапное появление, но оба принялись кричать — странные всхлипывающие повизгивания сопровождались утробным ворчанием самки Маргарет. Она рассматривала меня несколько минут, потом взобралась повыше и стала ощипывать губами молодые листочки, пригибая ветки свободной рукой. Мидж, не в силах устоять перед таким лакомством, присоединился к ней. Раз в несколько минут Маргарет переставала есть и смотрела, как подвигаются мои раскопки, издавая все те же странные звуки и встряхивая одну-две ветки, а потом снова принималась за еду. Но ее все больше раздражал незваный гость, поэтому она бросила еду и учинила форменный скандал. Одним рывком она отломила от дерева целый сук, небрежно уронила его, наклонилась и стала следить, как он с шумом валится вниз. Громко крякая «лорк, лорк, лорк», она с треском сломала еще одну ветку и принялась грозно ею размахивать. Потом бросила ее вниз и с интересом воззрилась на меня: какое впечатление произвели эти силовые приемы? Мне не хотелось ее разочаровывать, и я, притворившись испуганным, тихо удалился и сел в сторонке, чтобы продолжать свои наблюдения с более почтительного расстояния.
