Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге
Ложусь животом на бревна и сползаю в воду. Здесь как раз по грудь. Ничего, пилить будет удобней. Ледяная вода впивается в тело, но рука уже отыскивает злосчастный корешок. Пилу точили сами, и на берегу я такое бревнышко перехватил бы за несколько секунд. Здесь же вожусь невообразимо долго.
Но вот плот покачнулся, присел. С помощью Лёни заваливаюсь на плот.
Я сейчас могу наорать на Лёню. Он не обидится. Он знает, что мне не сладко. Я дрожу от холода, и мне кажется, что этой муке не будет конца. А еще нужно стянуть одежду, растереться до горячего каления старым пододеяльником и шерстяным шарфом. Только потом я смогу нырнуть в спальник. А здесь, как назло, ветер со снегом.
Никаких спиртов-водок мы не признаем. Главное — быть сухим и бодрым. Плот все еще стоит на корешке, а Лёня на десятке таблеток сухого спирта кипятит мне чай и поит как ребенка.
Но вот все. Я как будто согрелся. Не вылезая из спальника, надеваю брюки, свитер, и через минуту я рядовой член экипажа без всяких там поблажек.
24 сентября
Собираясь в тайгу, мы знали, что придется иметь дело с медведями. Пошли в библиотеку, подобрали книги, прочли их и растерялись.
Охотовед Л. Семенов пишет: «При встрече с охотником медведь становится на дыбы и с угрожающим рыком надвигается на смельчака. Умелый удар рогатиной повергает сильного и ловкого зверя».
Другой автор добавляет, что еще лучше обмотать левую руку рогожей и облить смолой. Пока медведь будет жевать такую «куклу», «острый нож, зажатый в правой руке, вспарывает зверю брюхо».
Двухтомное пособие для охотника, которое советует брать в тайгу штопор, чапельник и будильник, сообщает обратное: «Медведь никогда не поднимется при опасности на дыбы и не идет на охотника с раскрытой грудью и разинутой пастью, как это можно видеть на многих картинах. В самом деле, медведь идет на врага быстро на четырех лапах, наклонив голову «свиньей», сшибает человека с ног или подминает под себя и начинает «драть».
Знаменитому Брему медведь, наверное, что-то нехорошее сделал, потому что это удивительное, полюбившееся многим животное он характеризует так: «Кошка смела, собака смышлена, медведь же груб, глуп, неуклюж. Его мало чему можно научить, и к истинной дружбе с человеком он не способен… Ближе всего стоит к свинье… Первая забота медведя после выхода из берлоги — подкрепить пищею свое тело, ослабленное зимней спячкой. Но, прежде чем есть, ему необходимо принять слабительное, чтобы очистить желудок от слизи. Между слабительными первое место занимает кислая клюква. Сидя на корточках и скользя на заднице, сгребает он ягоды передними лапами и съедает их, причмокивая. Ожидаемое действие следует незамедлительно… Говорят, что медведица мечет детенышей прямо в снег. Достойно внимания, что мать постыдно покидает в случае опасности своих маленьких и беспомощных детенышей, между тем как она храбро защищает более сильных и взрослых…»
Всеволод Ракитин, снабдивший свою книгу серией фотографий, советует стрелять в медведя только с лабаза или в крайнем случае на приличном расстоянии. Так как «даже смертельно раненный зверь может дотянуться до охотника и серьезно ранить… Стрелять нужно на расстоянии, обеспечивающем возможность перезарядки оружия». И словно в пику Ракитину А. А. Ширинский-Шихматов, добывший на своем веку не одну сотню медведей, пишет: «Бить медведя на пять шагов значительно безопаснее и умнее, чем на десять, а тем более на дальние дистанции. Стрелять медведя нужно только в голову, так как лишь эта пуля безусловно кладет зверя на месте и наповал». Было еще много всевозможных советов, и бесспорным было только то, что медведь косолапый и ноги у него пятками наружу.
Окончательно запутавшись, мы махнули рукой на книги, решив положиться на ружья и специально снаряженные пулевые патроны. На Бумку надежды не было, потому что, по Семенову, из десяти промысловых лаек только одна или две идут на медведя. Остальные могут стать причиной гибели охотника: убегая от медведя, они бросаются под ноги охотнику и валят его на землю.
Сегодня мы конопатили избушку у Паничевских озер, поправляли нары, навешивали дверь, а Бумка гоняла птиц. Сначала набросилась на куликов-плавунчиков. Перед самым вылетом в теплые края эти удивительные птицы-кораблики, зимующие в открытом море среди крутых волн и шквальных ветров, любят посидеть на суше.
Бумку они подпустили буквально на полшага, потом сорвались у самого собачьего носа, пролетели десяток метров и опустились на берег. Собака мотнула головой и трусцой направилась к куликам. Те снова взлетели и снова сели чуть дальше.
На помощь к плавунчикам явился кулик большой улит и заорал так, словно его режут. Он сидел на выбеленной дождями и солнцем коряге, дергался и вертелся буквально в метре от собаки. Разгневанная Бумка бросилась к коряге, встала на нее передними лапами и возмущенно гавкнула. И началось. Кулик, часто-часто трепыхая серповидными крыльями, мечется над берегом, зарослями тальников, болотцем, а Бумка — за ним, не разбирая дороги.
Мы сначала обрадовались: оказывается, у нашей собаки есть голос и охотничья хватка. Но спустя два часа Лёня заявил:
— Ну и дура!
Собака была отозвана, кулик улетел по своим делам, а для нас наступила сущая мука. Стоило где-либо промелькнуть стайке чечеток или свистнуть вездесущему поползню, Бумка срывалась с места и поднимала неистовый лай. Пришлось выломать палку-дисциплинометр.
К обеду мы кончили ремонт, отправились к «Дриаде». Разгулявшийся ветер пригнал из-за сопок настоящий дождь.
Там, где лиственницы растут не столь часто, весь мох в темных шляпах мороженых маслят. В лощинках, почти у самой воды, где воздух теплее, я нашел три свежих гриба, а Лёня целый десяток. Еще бы столько на суп.
Уже слышен рокот Лакланды, как вдруг Лёня находит нашу сковороду. У куста шиповника лежит желтая полиэтиленовая канистра, в которой мы храним растительное масло. Вернее, не канистра, а половина ее. Сколько было масла, столько и отгрызано. Здесь же валяется и крышечка от канистры. Конечно, это работа медведя. Становится жарко. Мчимся к «Дриаде». Натыкаемся на порванную камеру-шлюпку и кучу перьев, оставшихся от нашей единственной подушки.
Выскакиваем на берег и облегченно вздыхаем. Плот на месте. Кусок брезента закатан в сторону, в реке полощется угол матраца. Но основной груз цел!
У плота медвежьи следы, свежехонькие.
Звонкий лай Бумки за высоким тальником словно будит нас, и мы бросаемся на помощь собаке. Полуползком, стараясь не греметь сапогами, выныриваем на галечную косу. По косе, пластаясь в длинных прыжках, несется Бумка, а от нее удирают два небольших куличка…
Прошло с полчаса. Бумка получила очередную выволочку и куда-то умотала. Мы подсчитали потери.
Медведь не тронул мешков с крупами и сахаром, банки с медом. В целости остались сгущенное молоко и другие консервы. Правда, на всех банках с конфитюром оставлены чуть заметные царапины, но на большее медвежьей смекалки не хватило. Съедено все сливочное масло, исчез мешочек с сухой картошкой. Лёня кается, что в шлюпку-камеру он вчера бросал хариусов. Сковорода была чистой. Но она, наверное, так пропиталась запахом жареной рыбы, что сама показалась медведю лакомым кусочком. А вот зачем косолапый расправился с подушкой и матрацем?
Бумкин лай доносится откуда-то с верховья реки. Там тайга подступила к самой воде, и мне не хочется без толку гонять по чащобе. Но Лёня уже нырнул под высокие лиственницы и почти слился с тайгой.
Бумка лает в конце поляны, ее почти не видно в зарослях иван-чая. Подыскиваю добрую палку, наклоняюсь… Над Бумкой, у самой вершины лиственницы, огромный темный ком.
— Медведь! — скорее угадываю, чем слышу слова Лёни. Лицо брата вытянулось, рот чуть приоткрылся, глаза куда-то убежали.
Стрелять далеко и неудобно. Делаем несколько шагов, зверь замечает нас. Это был не прыжок, а какое-то удивительное скольжение, как полет при замедленной съемке. Две-три секунды, и медведь коснулся земли, в три прыжка был у ручья и легко взвился над широкой лентой воды.
Счет шел на доли секунды. Еще висела в воздухе радуга, играющая в поднятых медведем брызгах, а он уже подлетел к спасительным зарослям ольховника и еще через мгновение растворился бы в них. Но громыхнули наши ружья. Медведь рявкнул, крутнулся на месте, бросился навстречу собаке, пересекшей ручей. Бумка, прижав уши, шарахнулась в сторону. Выстрелы заставляют медведя оставить собаку и вломиться в ольховниковую чащу. Бумка не отстает. Ее лай перекрывается ревом медведя. Мы мечемся у кустов. На какое-то мгновение в прогалине выныривает мощный медвежий загривок, и я посылаю туда две пули.
— Браток, назад! — кричит Лёня. И тут же шагах в тридцати на нас выскакивает Бумка, а следом медведь.
