Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге
Гуси совсем рядом. Слышно, как плещутся, видны волны. Вдруг прямо на нас выплыло три крупные птицы. Два гуся, вытянув длинные шеи, полощут клювы в воде, что-то там выискивают, а третий просто плывет и посматривает по сторонам. Поворачиваюсь к Лёне, тот прицелился, ждет команды.
— Готовсь! Три-четыре! — скомандовал я и выстрелил в ближнюю птицу. Лёня запоздал с выстрелом и ударил, когда гуси разгонялись для взлета. Табун зашумел крыльями, загелгекал и, прижимаясь к воде, подался в верховья ручья. Мы бросились к добыче. Еще пару таких красавцев, и мы имеем новую подушку. Сегодня на обед, вернее, на ужин гусь в собственном соку.
Плес оказался устьем ручья Тайного. Громадные каменные глыбы обсели плес, забрели в студеную воду. Все они обкатанные, лоснящиеся, так называемые бараньи лбы. Глядя на них, можно зримо представить мощную и неукротимую поступь ледника, вспахавшего эту долину.
28 сентября
У самого берега Лакланды образовался молодой лед. Водяные струйки, разыгравшись, качают его, и тогда над рекой плывет удивительный хрустальный звон.
Лёне вдруг страшно захотелось горохового супа, и он принялся разводить костер. У нас полная сковородка жареной гусятины, на проволочных шампурах стынет заплывший жиром медвежий шашлык, в конце концов можно сделать омлет из яичного порошка или сварить щербу из хариусов, а ему подавай гороховый суп.
Пока он рубил дрова и отыскивал мешочек с горохом, я разобрал ружья и принялся кипятить замки: с наступлением морозов наши «Белки» стали давать осечки. Мы несколько раз разбирали их, прочищали тампонами спусковые механизмы, ковырялись в каждой щелочке — не помогало. Ружья стреляли только после второго щелчка. Вообще-то это хваленое оружие на поверку оказалось ненадежным и неудобным инструментом. Во-первых, короткая нарезка ствола не придает достаточной устойчивости пуле, во-вторых, рядом со спусковой скобой зачем-то пристроили рычажок для открывания стволов. Этот рычажок уже порвал мою куртку и все время норовит уцепиться за лямку рюкзака. А если уж за что ухватится, то держит основательно. Приходится снимать и рюкзак и куртку, только тогда доберешься до ружья.
Я уже заканчивал протирать второй замок, как вдруг за рекой раздалось звонкое тявканье и короткий визг. Бумка подхватилась и уставилась в темень. Шерсть на ее загривке стала дыбом, хвост — этот флаг собачьей отваги — закачался туда-сюда, а лапы напружинились, как перед прыжком. Через мгновение тявканье повторилось и следом раздался хохот. Неожиданный, как взрыв. Лиса! Смех же, без сомнения, принадлежал куропачу.
Сейчас куропаткам не сладко. Снега мало, лунку не сделаешь, а спать на деревьях в такой мороз опасно. Набитый мерзлыми почками зоб на сильном морозе с ветерком может к утру отмерзнуть. Сколько раз случалось: зима малоснежная, а морозы за пятьдесят. Куропатки и глухари погибали тысячами. А люди все на охотников сваливают.
С восходом солнца начинаем строить базовую избушку, и до этого времени нужно успеть перенести продукты и приманку к месту строительства. Бросать продукты на плоту опасно.
Мох на болоте уже прихватило морозом, он почти не продавливается, а к кочкам мы приноровились. Как только нога поймает предательскую пустоту и угрожает подвернуться, сразу же падаешь. Летит в сторону мешок с продуктами, шарахается перепуганная Бумка. Других способов избежать вывихов и переломов в данной ситуации нет.
Когда первые солнечные лучи облапили вершины нависших над Тайным сопок, на самом краю морены среди молодых лиственниц мы отыскали две толстые сухостоины. Здесь будет самая главная наша изба, отсюда пролягут четыре путика: два на восток и запад вдоль Лакланды, один на юг по ручью Тайный, и еще один — на север. Паничев говорил, что правый берег Лакланды он знает плохо, но оттуда часто спускаются олени и где-то там, за водоразделом, выпустили пятьдесят баргузинских соболей. Есть надежда, что там будет один из самых добычливых путиков.
Погода хорошая.
Солнечным теплом уже прогреты рукоятка лопаты, топорище и красноватые стволы лиственниц. Бревна отпиливаем длинные и толстые, носить и ворочать их нелегко. Три сутунка кинули — и перекур. Но настроение отличное и работа в удовольствие. Не ленимся два-три раза повернуть бревно или отбросить показавшееся неподходящим и пилить новое.
Таежные зимовья строят «в лапу» и в «ласточкин хвост». Такие избы стоят века. Этот способ вызван постоянной недостачей гвоздей. У нас этого добра целый ящик, и строим быстро и просто. Берем трехметровое бревно, подгоняем его к другому и с торцов скрепляем двухметровой стойкой. Иногда в роли стоек используем пару недалеко стоящих друг от друга деревьев, предпочтительно сухих. Обычно между бревен стелят мох, но он сейчас под снегом, и мы конопатим щели ватой из старого матраца.
Пила острая, но высохшая древесина по твердости не уступит иному камню, и мы начинаем понимать, почему лиственницу относят к твердым породам. Если после сухой лиственницы пилить сырую, то пила плывет, как по маслу, даже не верится, что это одно и то же дерево. Недалеко от нас растут восемь стройных, как свечи, лиственниц. Пожар обошел их, и теперь они хохолком вздымаются над мореной. Когда-то на двух деревьях жили белки, об этом напоминают полуразрушенные гнезда. Мы таскаем бревна откуда угодно, но на живые лиственницы рука не поднимается. Где-то подспудно живет мысль, что со временем к гнездам явятся их хозяева. И вообще, к деревьям, давшим приют зверькам и птицам, отношение какое-то особенное.
На болоте с утра появились собольи и заячьи наброды. У зайца след крупный, четкий. Наверное, это здешний хозяин. Наткнувшись на нашу тропу, он не испугался, более того, проследовал несколько метров моим следом, затем переместился на Лёнин и наконец заинтересовался Бумкиным. Вчера после охоты на гусей мы отвязали Бумку, она сейчас же отправилась к морене. Там, где Бумка спрямляла свой путь, спрямлял его и заяц. Удовлетворив свое любопытство, заяц ускакал вдоль болота.
Соболь на наши следы внимания не обратил. Он учился ходить по снегу, и ему было не до нас. Обычно по чернотропу соболь ходит «четверкой» — следом, немного напоминающим заячий малик: два отпечатка рядом, два цепочкой. При таком продвижении каждая лапа свой след топчет — что еще проще? По снегу же нужно ходить двоеточием, то есть с таким расчетом, чтобы задние лапы ставились точно в отпечатки передних. Соболь был молодым, и двоеточный след у него получался плохо.
Через долину Тайного проходит путь, по которому утки, гуси и даже лебеди летят на зимовку. Недалеко от плеса стоит лиственница с сухой вершиной. Увидев на дереве темнеющий силуэт, мы подумали, что это глухарь, и отправились посмотреть. Прошли полпути и поняли, что ошиблись. Это был извечный утиный враг — болотный лунь. Крупная каштановая птица сидела, поджав одну ногу, и, плавно поворачивая головой, осматривала долину. Недалеко от луня плескался табун чирков. Маленькие уточки прекрасно видели своего врага, но почему-то не улетали. А он, длинноногий и желтоглазый, сгорбившись, маячил над ними, высматривая более подходящую добычу, а может, спутника для неблизкой дороги. Увидев нас, он сорвался с ветки и заскользил над долиной. Взмахи его длинных крыльев были нечасты и плавны. Не верилось, что при желании этот разбойник догонит самую быструю и ловкую из птиц.
Только улетел лунь, тотчас на его место опустился другой хищник. Эту птицу я не знаю. Она значительно меньше луня, светлее его и имеет белое подхвостье. Нас совершенно не боится, приводит в порядок свои перья.
А после обеда над нами один за другим пролетели три гусиных ключа. Гуси тянули низко, и их гортанное «кайяг-кайяг» лилось над тайгой призывно и тревожно. Словно они потеряли что-то и не могут отыскать.
Потом на плес опустились три лебедя, крикнули «гонг-гонг!» и стали копаться в водорослях. Они не могут нырять и держатся на мелководье, иногда выходят на берег и щиплют проглядывающую из-под снега траву. В Тайный впадает маленький гнилой ручеек со множеством водорослей, один из тех, что не замерзает в самые лютые морозы. Лебеди вскоре закопались в него так, что скрылись из поля зрения за крутыми бережками. Подобную неосторожность могут позволить себе чирки да еще какая-нибудь одинокая серая утка. При опасности они срываются, как катапультированные, и уходят такими зигзагами, что ни попасть из ружья, ни догнать их невозможно. Лебедям же для взлета нужен разбег, летят они тяжело и, конечно, совершенно не петляют.
Под вечер лебеди немного поплавали по плесу, затем вылезли на берег, отошли от воды метров на тридцать и притихли. Обладая прекрасным зрением, они, конечно же, видели нас. Мы через каждые пять–десять минут поворачивали головы в сторону отдыхающих красавцев и удовлетворенно кивали друг другу: «Сидят!» Словно в этом была наша заслуга. Все давно любят лебедей и за красоту и за верность друг другу. А ведь и гуси создают пары на всю жизнь, да еще с двухгодичным испытательным сроком. Да-да! Гуси начинают брачные полеты и создают пары в годовалом возрасте, а к гнездованию и насиживанию яиц приступают, только когда им исполнится три года. Маленький скромный рябчик, оставшись без подруги, в течение нескольких лет не образует новой пары.
