В. Васильев - Два года в тундре
Кое-как преодолели и последний перевал. Вниз по склону нарта легко скользила сама. Колесо одометра, слегка поскрипывая, быстро отсчитывало пройденные километры. Впереди расстилался пологий, ровный скат. Вдруг передняя пара собак точно провалилась, за ней вторая, и вот последняя нарта тоже кувырком полетела вниз. Ни каюры, ни пассажиры не заметили на крутом склоне, под наметенным гребнем снега обрыв метров 4–5 высотой. К счастью, падение закончилось вполне благополучно, и ни собаки, ни люди не пострадали.
Настало время сделать привал, но костра не было, и все с недовольными лицами сидели на нартах. Фома и Ермил перекликались между собою.
— В чем дело?
— Да, мольче! Ты проводника взял, — начал Фома, — с дороги сбились, и он не знает, куда ехать!
Фома еще при отъезде предупреждал, что по Сайбиной он никогда не ездил, и отряд вести вызвался Ермил. Теперь у него был чрезвычайно смущенный вид.
— Забыл, мольче! — почесывая затылок, говорил Ермил. — Двадцать лет тому назад был здесь, думал — упомню, а тут вот, поди-ка ж ты, забыл!
Положение осложнилось. Собак оставили внизу, а сами забрались на склон, где из-под снега виднелся кедровник, и развели костер.
Перед глазами расстилалось несколько лощин, ведущих на перевалы. Надо было решить, которая яге из них приведет на Отворотную. Задача была не из легких. Общей карты района не было, не была нанесена и река Отворотная. Меньшиков приблизительно определил, где должно было находиться Оселкино, и наметил один из перевалов. Не задерживаясь, Фома и Ермил ушли вперед и скрылись из виду. Меньшиков и Дорошенко медленно поднялись на самый хребет. Спуск шел по склону огромного цирка и был так крут, что трудно было представить, как по нему только что прошли люди и собаки.
— Садись на снег и поезжай прямо вниз, а я с собаками следом. Возьми молоток, все же будет чем тормозить! — предложил Меньшиков своей спутнице.
Дорошенко нерешительно села на снег и медленно стала сползать. Вот она начала двигаться быстрее и, поднимая облака снежной пыли, скрылась в глубоком снегу у подножия горы. Меньшиков достал собачьи цепи, обмотал ими полозья нарты и подсунул под копыл остол, после чего сел на снег и уперся одной ногой в копыл нарты, а другой — в снег. Левая рука держалась за дугу.
— Хак! Хак! — Нарты двинулись вниз.
Собаки во весь опор неслись рядом с нартой, но все же начали заметно отставать. Меньшиков напрягал все силы, чтобы уменьшить скорость. В самый критический момент он почувствовал, как нарта, словно ее поддало снизу, резко подпрыгнула в воздух и вдруг остановилась. Кругом, виляя хвостами, стояли спутавшиеся собаки.
— Ну, как?
— Крутая горка, чорт ее возьми!
— Да! — смеялся Легостаев. — Ермил даже дорогу вспомнил, говорит, что тут-то как раз и ехать надо было!
Подошедший Ермил подтвердил слова Легостаева и стал описывать дорогу впереди.
Дальше поехали по узенькой речке. Появились густые заросли ивы и тополя, из которых то и дело взлетали куропатки. Вокруг виднелись следы зверей. Снова путь пересекла росомаха и скрылась в зарослях. Легостаев шел впереди и вдруг как-то странно опустился на снег.
— Что опять случилось?
— Ослеп! Ничего не вижу.
Беднягу пришлось посадить на нарты. Резкие боли в глазах испытывал также и Меньшиков, хотя почти и не снимал очков; у него временами словно туман набегал, предметы сливались и таяли в дымке. Страшная «полярная слепота» неожиданно сделалась спутницей отряда.
На ночлег расположились в лесистой пойме. Продовольствие кончалось. Перед сном сварили последнее мясо, хлеба уже не было. Собакам тоже пришлось урезать норму, так как корма для них осталось всего на полторы кормежки, а ехать, в лучшем случае, предстояло три дня. Вечером пошел снег. Каюры забеспокоились.
— Пойдет пурга, пропадем, мольче! — говорили они.
Утром палатка прогнулась от толстого слоя лежащего на ней снега. Ночью Легостаев стонал от боли в глазах, часто просыпался и поругивался. Где-то невдалеке кричали куропатки. Под вечер снегопад стал утихать. Фома не отходил от костра и сидел, понуро опустив голову. Ермил собирал дрова.
— Слушай! Куропаток-то сколько! Пошел бы с ружьем, может набил чего собакам.
— Как их набьешь? — недовольно возразил Фома. — Разве не видишь — пурга. Когда вот так-то без корму бываешь, все равно ничего не промыслишь, сколько ни ходи! — добавил он понуро.
— Что же ты предлагаешь, надо же что-нибудь делать?
— А чего будешь делать? Ждать надо!
— Ждать? Конца пурги? Так ведь собаки подохнут!
— Ну и пусть дохнут, а я не пойду! — категорически отказался Фома. Убеждать его было бесполезно.
На охоту пошел Меньшиков. С ним вызвалась и Дорошенко.
— Ну и народ! — вздохнул Легостаев.
Слепота у него еще не прошла, и он с трудом разбирал предметы. Плохо видел и Меньшиков. На охоту он взял малопульку и пошел по протоке. По свежему снегу виднелись следы птиц.
— Вон, смотри, куропатка! — указала Дорошенко.
— Где?
— А вон там, у кустиков.
Меньшиков прицелился в белый бугорок, выстрелил и только тогда заметил, что в пяти шагах от того места, куда он стрелял, выскочила куропатка и, пробежав несколько шагов, остановилась. Не спуская с нее глаз, Меньшиков перезарядил винтовку, тщательно прицелился и нажал на спуск.
Взмахнух крыльями, птица неподвижной осталась на снегу. Пошли дальше. Дорошенко указывала птиц, а Меньшиков стрелял. Часто случалось, что он принимал за птицу упавший с дерева комок снега. Бить наверняка можно было только после того, как птица, пробежав на глазах несколько шагов, снова останавливалась. В лагерь возвратились, когда уже начало темнеть. У пояса Меньшикова болталось шесть птиц.
— Завтра поедем, — встретил его Ермил. — Тут дорога одна, не запутаешься. Да и пурга меньше стала.
Ехатъ надо было обязательно. Меньшиков скормил собакам половину оставшейся рыбы, но этого было мало. Фома подошел к нарте, где лежали куропатки, собираясь их забрать.
— Ты куда их берешь?
— Варить, мольче, буду!
— Обожди. Сколько времени нам ехать, Ермил?
— Дня три-четыре проедем.
— Ну, а сколько корму осталось у собак?
— Нисколько нету, последние крохи отдал сейчас!
— Так ты обожди куропаток варить, завтра собакам бросим.
— Ково? Да шесть куропаток собакам?
— А ты бы пошел набил, если мало! — вставил Легостаев.
Фома рассердился и замолчал.
Все решили: чтобы сократить время пути, выйти завтра возможно раньте и итти до темноты, заночевать, а потом не останавливаясь двигаться до самого Оселкина.
