Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра
Она сидела, склонившись над серой плитой, волосы закрывали ее лицо, она что-то шептала, может быть молилась. Прошло немного времени, девушка поднялась, постояла и пошла по тропе к выходу. Я распахнул калитку.
— Спасибо, — еле слышно произнесла она.
— Можно проводить вас? — так же тихо спросил я.
Она не ответила, не глянула. Чуть поотстав, я пошел за ней.
Не оборачиваясь, сказала:
— Я вас не знаю. Вы приезжий?
— А я только что узнал, кто вы.
Опять молчание. Разговор не завязывался. Похоже, Дануте сейчас было не до меня. И еще она стеснялась. Мы шли по нашей улице, и любопытные глаза рассматривали нас с обоих порядков. Конечно, неловко, но она пересилила это, окинула меня быстрым, заинтересованным взглядом.
— Вы давно здесь?
— Все лето. На каникулах.
— Каникулы везде кончились.
— Я уезжаю во вторник.
— Куда, если не секрет?
— В Петербург, я там учусь. А вы?
Миновали наш дом, я даже не глянул на него.
— У меня здесь тетя, я тут росла.
— Она не рассердится, что я провожаю вас?
— Не знаю. Может быть.
И остановилась. Не хотела, чтобы я шел дальше.
— Данута, — сказал я твердо, — в шесть часов я приду вот сюда. Вы найдете меня здесь. Стану столбом и не уйду, пока не увижу вас. Хоть до утра.
Она как-то длинно, раздумчиво посмотрела мне в глаза. И сама же покраснела.
— Какой вы, право…
Повернулась и пошла дальше. Я стоял и смотрел, смотрел, смотрел. Нет, не обернулась.
Вернулся домой рассеянный, углубившийся в себя. Завалился на кровать, закинул руки за голову и уставился в беленый потолок. Мама заглянула и, ничего не сказав, прикрыла дверь. Вскоре за дверью стал часто покашливать отец. Похоже, обиделся. Считанные часы до отъезда, а я закрываюсь и не выхожу. Наконец отец не выдержал и громко сказал из-за двери:
— Андрей, тебе нужно отвести коня.
Ах, да! Совсем забыл!
Через пять минут я был в седле и, сдерживая Алана, ехал на Казачий сбор. Так назывался плац за поселком, где находились оружейный амбар, шорная мастерская, конюшня. Там же и присутствие — помещение псебайского урядника, и учебное поле.
Из окна присутствия Павлов заметил меня, вышел во двор. Как и полагается, я отрапортовал, что прибыл с Охоты, что конь и оружие в порядке, а сам отбываю для продолжения учебы в столицу.
— Молодцом, молодцом, Зарецкий! — Урядник крутил отвисший ус, смотрел добродушно и весело. Бритоголовый, краснолицый, с выпученными, навсегда удивленно-испуганными глазами, коренастый, Павлов словно сошел с известной картины Репина. Удалой в бою запорожец.
Он демонстративно вынул дарственные часы и щелкнул серебряной крышкой.
— Скоро четыре. А на твоих?
Я развел руками: не захватил.
— Как можно, Зарецкий! С этаким подарком негоже расставаться ни на час. Полагаю, князь сердечно доволен нашим приемом. Или не очень, а? Из-за Семки Чебурнова. Он у меня доси из головы не выходит. Опозорил казачество.
Павлову очень хотелось поговорить. Он жаждал собеседника. А я только и помнил, что скоро четыре. Потом будет пять и шесть. Отсюда до дома добрых две версты. Надо бегом, чтобы успеть пообедать, поговорить с родителями о том о сем и к половине шестого получить свободу действий. Я вытянулся и сказал:
— Прошу меня извинить, господин урядник, время сборов, я очень тороплюсь.
— Ну-ну, если уж сборы… Иди, Зарецкий. С богом. Вернешься, вместях работать зачнем. Будь здоров, почитай родителев.
Всю дорогу я бежал, выгадывая минуты. Дома торопил с обедом. Ел не глядя. Говорил, лишь бы не молчать, и смотрел больше на стенные часы с кукушкой, которую помнил, наверное, годов с трех, чем в свою тарелку. Странно, но мама не поджимала губ, и обошлось без внушения о приличных манерах за столом. Папа несколько раз спрашивал о Шильдере. Я соврал, что тот приказал мне передать привет и что он получил генерала. Но о происшествии на леднике умолчал: тогда бы начались бесконечные расспросы и мне не уйти ко времени.
— Ты далеко? — спросила мама, когда я стал переодеваться.
— Пройдусь, — неопределенно ответил я.
— Скорей возвращайся, сынок, хоть поглядим на тебя.
Без четверти шесть я уже топтался на том самом месте, где мы расстались с Данутой. Полчаса, пока в сгущающихся синих сумерках я не увидел ее, показались мне едва ли не целым високосным годом.
Почему я оказался вдруг таким настойчивым? До сих пор не замечал за собой ничего подобного. Напротив… И как случилось, что эта сильная, спокойная и застенчивая девушка за несколько считанных часов стала для меня центром притяжения, надежд и помыслов?
Данута шла и застенчиво посматривала по сторонам. Она накинула на плечи темную бархатную жакетку со сборками, покрыла голову шапочкой того же цвета. Все к ней шло, все ее красило. Подошедши, просто сказала:
— Вот и я. А почему пришла, не знаю.
Не касаясь друг друга, мы пошли серединой улицы, молчаливо согласившись как можно скорее выйти на берег протоки, к мосту, а может быть, и на росистый луг за мостом: там не было любопытных глаз.
— Чего вы молчите? — спросила Данута.
— Думаю о вас. Знаете, у меня остался только один день. Понедельник. И все. Во вторник уеду. До следующего июня.
Она очень серьезно посмотрела на меня:
— А потом?
— Вернусь работать лесничим и егерем Охоты. Я учусь в Лесном институте. Последний курс.
— Как странно! — протяжно отозвалась она. — Работать вместе с Улагаем…
В ее словах звучало что-то тревожное.
— Вы знаете Улагая?
Она кивнула. И ни слова больше. Я вспомнил, что Данута, как и он, в Лабинске. Они не могли не встречаться.
— Он мне не нравится, — быстро сказал я.
Данута промолчала.
— Он холодный и жестокий человек.
Опять без ответа.
— И не любит никого, только себя. В этом я убедился за дни пребывания в Охоте.
— Вы думаете, я не способна разобраться во всем этом сама? Знаю, знаю, знаю. Ну и что?.. Посмотрите лучше, как таинственно и холодно светятся Шаханы…
Она легонько передернула плечами. По долине Лабёнка с гор накатывался ветерок, настоянный на снежниках. Неполная луна слабо высветила белый хребет со странным именем «Снеговалка». А ближе к Псебаю, по ту сторону долины, дерзко подымались в небо две каменные головы Шаханов. Дикая красота окружала нас. И молодая ночь.
— Мне приходилось лазить на эти Шаханы еще мальчишкой, — сказал я с некоторой долей хвастовства.
— Вы часто бывали в горах? Там? — Она указала на хребет у потемневшего горизонта. Белые зубцы вершин сейчас были светлее неба.
— Ежегодно, как только приезжал на каникулы.
— А я боюсь этих гор.
Нетрудно догадаться — почему. Трагедия ее родителей произошла, насколько мне известно, в горах.
