Павел Кренев - Успокойсь
…Рысенок сидел на суку над заячьей тропой вместе с матерью и дрожал от возбуждения. Но когда появился первый заяц, весь напрягся, вытянул шею, подобрал передние лапы, будто сам намеревался прыгнуть за добычей. Мать, испугавшись, что в охотничьем азарте сын и в самом деле прыгнет и поранит себя в борьбе с зайцем, едва слышно, но грозно мурлыкнула на него и прыгнула сама.
Рысь промахнулась.
Заяц, почуяв что-то, резко скакнул в сторону и заметался по кустам. В другой раз Рысь не стала бы его преследовать, чтобы не тратить впустую силы, но сейчас на нее глядел ее сын, будущий сильный и ловкий Кот, которого надо было научить искусству охоты. Рысь бросилась за зайцем, петляющим, вертким, и, хотя тот, видно, хорошо умел уходить от погони, настигла его в мелком березняке перед болотной ручьевиной. Она вовремя разгадала маневр зайца, перекинулась через завал и, прыгнув наперерез, перехватила зверька прямо на лету, когда тот был в воздухе, ударила лапой и подмяла под себя.
Когда Рысь с зайцем в зубах двинулась в обратный путь, в стороне, где остался ее сын, раздался сильный грохот, и она бросилась вперед что было сил.
Человека она почуяла еще на подходе. Двуногий стоял под деревом, где она с рысенком караулила зайцев. Рысенок лежал на земле. Человек поднял его и положил в корзину. Он постоял немного, забросил корзину за спину и пошагал прочь.
Рысь стояла за елью. Пахло едким и вонючим дымом, Человеком и кровью.
2
На море — погодушка. «Полуночник»[4], нагулявший на просторе силушку, буянит уж второй день: рвет на мелководьях водоросли и кучами вышвыривает на берег, ломает на семужьей тоне колья. Сейчас отлив. Несмотря на прибойный ветер, вода, как и полагается в новую луну, крепко оголила песок, и ветер не в силах донести ударные волны до кромки берега. Он в злобе бьет взводни[5] об оголившиеся песчаные кошки, об обнажившиеся рогастые гранитные бакланы[6]. А на самом берегу тишь и бескрайняя широченная полоса гладкого мокрого песка, утрамбованного морем до асфальтовой плотности.
Шур ка Юдин дожидался этого отлива со вчерашнего вечера. Утром, когда вода «запала», он аккуратно положил в длинный, специально приспособленный пестерь[7] две бело-серебряные рыбины, повесил на плечо дробовик и пошел к Лизке. Лизка работала мастером рыбообработки на приемном пункте в двадцати с лишним километрах от деревни, и рыбаки пойманную семгу относили ей. Была она старой девой, рябой и угловатой, жила на пустынном морском берегу в отрыве от людей как бы даже с охотой. Брала каждый год с собой двух маленьких собачек какой-то малохольной тощенькой породы, вредных, вечно без толку тявкающих, недоброжелательных к рыбакам.
Ругаться Лизка умела хлестко, вкладывая в это некий азарт. От всех подковырок отъедалась бойко, всегда к месту вворачивала какую-нибудь байку относительно самого подковырщика или его жены, и рыбаки Лизку остерегались. Но Шурку она побаивалась: был он верток, ухватист, отчаян и удачлив. А словесную перекидку вести с ним просто невозможно, ему слово, а он — пять, да все едких, занозистых, острых, как тройники на тресковых переметах.
Вот опять… Собачки, издалека увидев Шурку, злобно залились, бросились к нему навстречу. Лизка, собиравшая анфельцию[8], выпрямилась, поглядела на приближающегося мужика из-под ладони. «Лешой несет опять шалапута!»
Не уделив собакам никакого внимания, Шурка уже на подходе начал ерничать: стянул с головы замызганную, неопределенного цвета кепку, прямо с пестерем на плечах бухнулся на колени, криво склонил раннюю, всю в белых редких волосиках лысину, запричитал с подвываньем:
— Матерь ты наша Лизавета Сазоновна, не дай ты сгинуть в нищете парню молодому да удалому-у… Не пусти, сударушка, его по миру-у-у…
Шурка положил на песок ладони, поднял худое, в рыжей щетинке лицо, скорбно глянул на Лизку. Та не выдержала, отвернулась, сплюнула:
— Срамись, срамись, галюзина!.. Дак чего надоть-то ище?
— А прими ты, сударушка, рыбку, в трудах непосильных пойманную, не по второму да третьему, а по первому сортику-у… воздастся тебе-е-е…
Новая Шуркина выходка Лизку явно развеселила. Кроме того, несомненно ее обрадовало сегодняшнее Шуркино миролюбие. Лизка игриво сгребла с песка пук мокрых водорослей, шутейно кинула их в него, покорно стоящего на коленях, и побежала к складу, запричитала вроде бы с обиженной, но явно одобряющей Шурку интонацией:
— Срамник ты проклятой, не стыднова ему, а!!
Негромко про себя хихикая, она открыла дверь рыбного склада и приняла у Шурки рыбу. И все время, пока взвешивала и определяла сортность, выписывала квитанцию, была в хорошем настроении и называла Шурку «галюзой». У одной рыбины около спинного плавника была сбита чешуя, и в другоразье Лизка обязательно придралась бы к этому, приняла бы вторым сортом, Шурка и его напарник Мишка Колюха были уж готовы к этому, но рыба вдруг получила первый сорт… Кто их разберет, этих женщин?..
Обратно Шурка решил возвращаться не берегом, а лесом, не зря же таскал ружье, вдруг да встретятся рябчики. Можно будет вечером отведать мясца. Рыба как ни свежа, а приелась уж.
Тропа шла вдоль пологого невысокого угора, по цветастому разноликому лесу. Ветер пошумливал где-то сверху в вянувших к осени листьях, но сквозь не обдутые еще густые кроны к земле пробиться не мог, внизу было тихо. Вскоре справа показались Кирилловы пожни, которые в этом году косила Шуркина соседка тетка Клавдия, и Шурка, по обычности, свернул туда: посмотреть, как стоят стога-зароды, проверить, не порушили ли их лоси, не горит ли сено, потом при случае доложить соседке: был, мол, проверил, все нормально. Тетка оценит, угостит, как полагается. А как же.
Зароды были в порядке. Лишь снизу подтыкали зайцы. Ясное дело — пожни-то клеверные, для ушастых любимое дело. Вокруг в траве темнели коричневые шарики заячьего помета.
Из-под ольхи, что росла за вторым стогом, будто ударил неожиданно взрыв — взлетел на деревья выводок рябчиков. По виду все нагулянные уже, взматеревшие. Вот вы где! Шурка четко выследил, куда сел один из них, на какую елку, взвел курок «ижевки», стал подкрадываться. Но рябчик — маленькая пестрая курочка — это же хамелеон какой-то! Только отвел глаза, он и исчез. Вытянулся в густоте веток, сам стал как неприметный сук. Ищи его, разглядывай…
Взгляд Шурки натолкнулся на какое-то округлое утолщение, которое было, правда, на другой елке, но и ближе. Разглядел и обомлел: на него исподлобья, настороженно глядела в упор большая серая кошка, положившая голову на вытянутые по суку передние лапы. «Во, котяра, откуда он здесь?»
