Александр Черкасов - Записки охотника Восточной Сибири
Белка чрезвычайно плодовита{49}; промышленники уверяют, что будто бы она в один год выходит сама сороковая; говорят, что она приносит детей до четырех раз в году и что первые ее дети к году приносят тоже молодых. Действительно, плодовитость ее нельзя не заметить в Забайкалье, если хотя немного иметь наблюдательности. Осенью и зимой здешние промышленники, белковщики, до того ее выбьют по лесам, что в позднюю зиму с трудом увидишь где-либо беличий след. Но пройдет весна и лето, наступит холодная осень, смотришь — белки опять столько же и везде в лесу попадаются ее следы, и кругом слышен ее голос. Главная же гоньба, или течка, у белок бывает с Афанасьева дня. В это время супружеских сношений за одной самкой бегает по нескольку самцов, между которыми происходят кровавые драки. Несколько самцов грызутся между собою, а тем временем какой-нибудь один из них, половчее других, успеет насладиться супружеским счастьем где-нибудь в сторонке, втихомолку, и когда его заметят, то скорее старается скрыться от раздраженных товарищей, а иногда и вместе с самкой верхним следом (по деревьям) убираются куда-нибудь подальше, потому что и самой прекрасной особе в этом случае часто приходится испробовать остроту зубов своих обожателей.
Самое совокупление белок происходит преимущественно на деревьях. Обыкновенно самка, захотевшая насладиться супружеским счастьем, тихо урча, бежит по стволу дерева вниз головой, с поднятым хвостом; в это время бойкий самец тотчас догоняет мохнатую кокетку и быстро совокупляется; затем самка тотчас взмывает кверху и снова на каком-нибудь сучке заводит интрижку, охорашиваясь и умываясь лапками, быв только что помята сладострастным кавалером…
Осенью белки живут постоянно парочками, самец с самкой, так что при охоте за ними, если убьешь одну, наверное тут же поблизости отыщешь и другую. Самка приносит от 3 до 5 и более молодых, которые родятся слепыми и чрезвычайно маленькими. Многие охотники уверяют, что бельчата родятся голые, как мыши, но мне самому удостовериться в этом не довелось; передаю, что слышал от достоверных белковщиков. Мать их кормит недолго; как скоро они подрастут, обматереют, то уже пропитываются сами. Родившаяся весною белка к осени достигает уже полного возраста, так что ее трудно отличить от старой. Мать сначала кормит детей молоком, а потом, когда они подрастут, — всякою всячиной, искусно таская им пищу во рту. Щенится белка более в дуплах, нежели в гнездах на деревьях, потому что в последних хищные птицы наносят молодым значительный вред, имея более доступа к гнезду. Маленькие бельчата очень красивы, игривы и до того бывают малы, что издалека на деревьях они кажутся воробьями, особенно если тихо и спокойно сидят на ветках.
Белка не хитра, не боязлива; завидя собаку или человека, она тотчас заскакивает на дерево и, сидя на сучке или ветке, с любопытством заглядывает вниз. Но снова видя присутствие человека, она проворно взбирается на вершину дерева и хитро прячется в ветвях. В дождливую погоду она больше сидит в гнезде и не выходит, но лишь только выглянет солнышко, она тотчас выскакивает, отряхивается и сушится на солнце. В морозные зимние утра она спускается на землю, но в тихую погоду бегает более по деревьям, перепрыгивая с одного места на другое; вероятно, она этот моцион делает для того, чтобы согреться. В теплые зимние дни сидит больше в гнездах и выходит только на жировку — покушать орехов, лиственичной шишки и проч. В ветреную же, холодную погоду она больше бегает по земле, причину чему надо искать, вероятно, в том, что она не любит машинальной качки и скрипа деревьев. В зимнее время, накушавшись досыта, она любит греться на солнышке; сидя на ветках, на задних лапках, умывается, как кошка, передними и, распустив свой длинный, пушистый хвостик, представляет любопытному охотнику живую картину, достойную кисти художника.
Голос белки различен, смотря по состоянию, в котором она находится. Вообще же похож на какое-то чоканье сквозь зубы, иногда же на голубиное воркованье. Сибиряки говорят, что белка уркает или урчит. Преследуемая охотником и будучи загнана на дерево, отдельно стоящее, она беспрестанно бегает по веткам, взобравшись на самую вершину, сердится, трет передними лапами свою мордочку и урчит.
След белки велик сравнительно с ее величиной, она как-то ширит и без того уже широкие и мохнатые лапки. На рыхлом снегу ясно видим отпечатки ее пальцев и когтей. В глубоком же пушистом снегу след ее еще заметнее: она проваливается лапками, задевает хвостом и делает большие знаки, так что и малоопытный охотник отличит беличий след от хорькового, горностаевого и других зверьков.
Количество белки в здешних краях чрезвычайно непостоянно: один год ее бывает чрезмерно много повсюду, а в другой — едва-едва отыщешь следочек. Вообще здесь замечают, что после дождливого лета и осени белок бывает зимою гораздо меньше, чем после сухого, равно как лесных и каменных рябчиков (полевых куропаток). Вероятно, на молодых бельчат вредно действует сырость, особенно сопряженная с холодами, отчего они и пропадают. Здешние промышленники говорят, что они вымыкают. Кроме того, количество белки зависит от корма, и потому в тех местах, где родится много кедровых орехов и остается к зиме значительное количество лиственичной шишки, там, наверное, зимою будет много белки, и наоборот. По этому самому белка, завися от урожая корма, не оседла: она ежегодно кочует из одного места в другое. Вот почему в одном незначительном округе, в одном месте, бывает белки много, тогда как в другом очень мало. Эта перекочевка чрезвычайно заметна в здешнем крае; иногда она производится через значительное расстояние, на добрые корма, как говорят, а перекочевную белку называют ходовой или кочевной. Рассказывают, что это путешествие из края в край совершается больше днем, потому что белка по ночам идти боится, чтобы не попасть на зубы волку или лисице, которые днем мало рыщут.
Беличьи меха довольно крепки, шерсть их не скоро вытирается, и к тому же мездра очень крепка, особенно с начала зимы, но под конец, к весне, шерсть вырастает длиннее, а мездра слабеет и делается тоньше, почему беличий промысел продолжается только до рождества Христова и много до нового года.
Шкурка с белки снимается чулком, как с лисицы. Мясо ее здешние инородцы употребляют в пищу, но русские не едят.
Белковье
Белковье! Сколько поэзии в этом слове для сибирского промышленника; сколько приятных воспоминаний оно рождает в голове стариков, здешних охотников, — удалых ребят в молодости, которые не задумывались выходить на поединок с медведями, а чтобы не испортить шкурку белки, били ее не иначе, как в голову из своих немудрых винтовок, — теперь же согнувшихся от дряхлой старости, с седыми как лунь головами, с бесчисленными морщинами на лице, с двумя или тремя зубами во рту, стариков, едва способных слезть с печи, чтобы благословить своих детей и внучат на любимое в былое время белковье! Эти-то старожилы рассказывают много интересного и любопытного про старое время, право, некоторых с удовольствием можно слушать не один зимний долгий вечер! Часто эти движущиеся скелеты не могут хладнокровно слышать слов тайга и белковье. Я знал одного такого старика, который, быв слишком 70-ти лет, ходил еще на белковье и мало уступал молодым ребятам. Впоследствии, когда всесокрушающее время взяло свою силу и он не в состоянии был ходить на промысел, то при наступлении белковья делался задумчивым, мрачным, снаряжая своих сыновей и внучат, а отправляя их, долго плакал горькими слезами до тех пор, пока те не скрывались из его зорких глаз. Плакал он не потому, чтобы боялся за своих питомцев, своих учеников, в случае какого-либо несчастия, — нет, а плакал оттого, что сам одряхлел и не в состоянии был уже следовать за ними; потому что те же слезы являлись у него и при виде других белковщиков, весело отправляющихся в тайгу.
