Юрий Куранов - Избранное
— Не уедешь.
Наташа с силой вырвала руку, забежала с другой стороны коня, схватилась за холку, подтянулась, животом навалилась коню на спину и села. Выехала на дорогу и заплясала на месте.
— Подожди! — крикнул Енька.
— Поехали, — сказала Наташа и посмотрела на Еньку искоса.
— Паши, Бедняга, — крикнул Енька. — Твоя доля!
И они поскакали в деревню.
— Ты знаешь, Анисья Викторовна письмо получила, — сказала Наташа.
— Какое письмо?
— От подруги. Подруга у нее на фронте. Врач она. Тот ее знакомый из Севастополя-то жив. Уцелел как-то. Подруга его в своем госпитале видела. Сейчас поправляется он. Скоро опять на фронт пойдет.
Енька сидел сзади. Он держался руками за Наташины плечи.
Впереди показалась деревня. Под огромными весенними облаками деревня казалась крошечной. Из облаков попахивало дождем.
— Пусть Бедняга там потрудолюбствует, — усмехнулся Енька.
— Конечно. Лежебок, — согласилась Наташа. — Ой, смотри, кто идет.
По деревне шла Нинка-почтальонка.
— Куда это она? — Наташа тревожно придержала коня.
— Уж хоть бы никуда, — сказал Енька.
Нинка шла от мельницы, готовая свернуть к любому дому. Вот поравнялась она с воротами Калины.
— Никак Калине горя донесет, — сказала Наташа. — И так уж еле живая сколь недель лежит.
— Тихая какая стала, — сказал Енька.
— Невеселая и добрая такая. Жалко прямо ее, — вздохнула Наташа.
Нинка и впрямь свернула к дому Калины. Отворила калитку, пошла через лужу к крыльцу. Порылась в сумке, вынула из нее что-то и сунула под дверь.
Калина дверь не отворяла долго. Потом вышла на крыльцо. Нагнулась, подобрала письмо, распечатала и тут же стала читать. Читала долго. Переминалась с ноги на ногу. Прочитала, прошла к колодцу и напилась из бадьи. Посмотрела на облака и ушла в избу.
— Айда вместе к Анисье Викторовне, — сказала Наташа.
Они в разные стороны спрыгнули с коня. Енька присел, свистнул. Конь прижал уши, распустил гриву и побежал в деревню.
А Енька и Наташа пошли в село.
Анисья Викторовна сидела на кровати, играла на гитаре.
— Здравствуйте, Анисья Викторовна.
Анисья Викторовна кивнула головой и продолжала играть.
— Дайте нам, Анисья Викторовна, еще билетов. Я те потеряла.
Анисья Викторовна кивнула головой и продолжала играть. Она пела:
Когда море горит бирюзой,
Опасайся шального поступка:
У нее голубые глаза
И походная серая юбка.
Глаза у нее действительно были голубые, под черными толстыми ресницами. Ресницы прищуренно смотрели и оценивали: ну как — люди это или нет? Продолжая играть, Анисья Викторовна кивнула в сторону стола и сказала:
— Садитесь, дети мои. Я буду играть, а вы плачьте от радости.
Енька и Наташа прошли, сели. Анисья Викторовна играла, но уже не пела. Смотрела то на Еньку, то на Наташу, и видно было, что смотреть ей приятно, хотя глаза посмеивались и говорили: ну, что же вы за люди?
Наконец, она положила гитару на подушку и сказала:
— Так, значит, вам нужны билеты? Без билетов, как я вижу, жить сегодня вы не можете? Точно так же, как завтра вы не проживете без шпаргалок.
— К чему они, шпаргалки? — сказал Енька. — Ерунда одна.
— А я уже немного шпаргалок сделала, — сказала Наташа.
— Только, чур, — Анисья Викторовна прижала к губам палец. — Мне об этом говорить можно только на ухо, да и то в темноте.
— Что вы, Анисья Викторовна!
— Правильно, — засмеялась Анисья Викторовна. — Молодых людей никогда не нужно обижать. Их нужно по меньшей мере уважать.
Она вышла в сени. Она вернулась, неся на ладони бутылку красного вина.
— Давайте, люди, немного повеселимся. Сегодня, видите, собирается дождь и наступила весна. А поэтому нужно веселиться. Мне — много, а вам чуть-чуть, потому что вам, с одной стороны, нельзя еще быть слишком веселыми, а с другой стороны — чуть-чуть повеселиться можно, в присутствии учительницы.
Енька смотрел на Анисью Викторовну, и смотреть на нее было ему приятно.
Анисья Викторовна поставила на стол тарелку конфет и три стакана. Себе налила полный, Еньке половину, а Наташе на донышке. Налила, посмотрела на стаканы, подняла свой, засмеялась и сказала:
У нее голубые глаза
И походная серая юбка.
Все осторожно выпили. Анисья Викторовна взяла гитару. Она посмотрела за окно, где начинался мелкий дождь и молодые березы с наполненными почками раскачивались на ветру. Она положила ногу на ногу и заиграла, широко раскидывая по струнам пальцы.
Наступает пора золотая
Удалой незабвенной любви:
Эй вы, кони мои вороные,
Черны-вороны кони мои, —
пела она голосом глубоким, чистым.
Наташа смотрела на Анисью Викторовну, глаза у нее горели. Наташа свернула билеты трубкой и катала их по колену.
Устелю свои сани коврами, —
обещала Анисья Викторовна, —
В гривы конские ленты вплету,
Пролечу, зазвеню бубенцами
И тебя подхвачу на лету.
Анисья Викторовна сжала пальцы, вслушалась в ладонь, потом раскинула их. И смешала струны. И стала просто перебирать их.
Енька смотрел на нее и думал, как хорошо должно быть тому человеку, который в метель подкатит на санях к крыльцу. В гривах вьются ленты. Бубенцы гремят. Анисья Викторовна вот так, прямо с гитарой, выбежит на крыльцо, и человек подхватит ее на руки — большую, тяжелую — и умчит далеко в леса. А кони будут лететь, греметь бубенцами. И Анисья Викторовна хохочет в санях, играет на гитаре.
— Вы знаете, люди, какие города на свете были. — Анисья Викторовна с гитарой прошлась по комнате. — Какие это были города! На горах, вдоль берега моря. Белые дома. Начинается вечер. И в окнах уже зажигается свет. А в парке над морем пахнет акация. А ты играешь на гитаре. Внизу прибой. А вдалеке стоят корабли, на мачтах матросы, на пушках чехлы. И там, на линкоре, играет музыка. Вы никогда не были в таких городах?
— Не были, — сказал Енька.
А Наташа молчала и горящими глазами смотрела на Анисью Викторовну.
Анисья Викторовна села на постель и долго молчала.
— Что ж, и мы послушаем музыку, — сказала она, тряхнув головой.
Она вытащила из-под кровати синий патефон. Она поставила на патефон большую пластинку.
Это была какая-то странная музыка.
За окнами шел дождь. Неторопливый, ровный. Капли светились и текли по веткам, прозрачно наливались на почках. Стало слышно, как дождь течет по веткам, по стеклу. Казалось, что только эти звуки и есть, а самой музыки нет.
