Юрий Самсонов - Путешествие за семь порогов
Машина выскочила на дорогу к Борсею, и тут только ребята поняли, как им повезло. Дорога была во всю ширину занята пешеходами. Весь Светлогорск собрался сюда. С боковых просёлков в толпу, гудя, въезжали машины с фанерным коробом вместо кузова — они заменяли в Светлогорске автобусы. Короба были битком набиты людьми, многие висели на поручнях и всё-таки считали, что им повезло — отсюда лучше видно.
Гость Егора Матвеевича сидел рядом с шофёром, перед глазами ребят была его широкая спина да серая шапка. Гринька ёрзал на месте, заглядывал то с одной стороны, то с другой и вдруг поймал в зеркальце пристальный взгляд гостя и почему-то смутился, почувствовав, что за ним следят. Впрочем, наверно, это ему показалось. Гость уже спокойно смотрел вперёд.
Вершина Борсея кишела народом. Пробиться к железным перилам у края отвесного обрыва было невозможно — их специально установили, чтобы кто-нибудь не сорвался. Перила были уставлены фанерными щитами, и со всех щитов смотрели покорители Туроки, до странности похожие на Чудикова. Чудиков — бурильщик, Чудиков — взрывник, Чудиков — бетонщик, Чудиков — шофёр, Чудиков — экскаваторщик, и на одном щите Чудиков был даже медсестрой, которая, подняв палец, предупреждала: «Соблюдайте технику безопасности!»
Шофёр спросил:
— Поедем вниз или как?
— А пустят? — Егор Матвеевич посмотрел на гостя.
— Документ есть, — ответил гость и вынул из кармана пропуск с печатью.
Его укрепили на ветровом стекле. Шофёр развернул машину и покатил по спуску в сторону Крестовского порога.
На подтаявшем льду уже дымились лужи. Опасаясь, что вскроются полыньи, ледовую дорогу вымостили брусчаткой. «Газик» пробежал по брусчатому настилу до ряжей продольной перемычки и остановился. Все вышли, и шофёр тоже. Только гость почему-то остался в машине.
Перемычка вблизи напоминала необыкновенно длинный корабль без мачт. На головном ряже бился красный флаг. Корабль этот будто плыл вверх по течению, а скалистые берега были сплошь усеяны провожающими. Из радиодинамиков гремели медные звуки оркестра. От берега к огромной майне шли самосвалы. В их кузовах торчали углами здоровенные серые глыбы — обломки скал. Майна тянулась поперёк Туроки — от головного ряжа к правому берегу. Самосвалы разворачивались, пятились к воде, задирали кверху кузов, и глыбища с грохотом рушилась в воду. А из-за Борсея тянулись всё новые и новые колонны машин, шли непрерывно, двигаясь на Туроку. Гринька потом прочитал в газете, что некоторые камни были весом в двадцать пять тонн!
Но управиться с рекой было не так просто. Сужаясь, она на глазах становилась стремительнее, огромные водяные бугры вырывались из-под настила, взламывая нижнюю ледовую кромку, отчего майна становилась всё шире и шире. Бешеная сила воды не давала каменным глыбищам сразу опуститься на дно и какое-то время держала на поверхности, поворачивая их и не сразу отпуская. Казалось, вода взломает сейчас лёд, сорвёт и унесёт и сам настил с машинами, и людей. Но самосвалы всё шли и шли, и об опасности никто не думал. Водитель одного самосвала, стоя на подножке, отчаянно ругался: обломок скалы, вываливаясь, покривил кузов, и машина вышла из строя. Плотники бегали между самосвалами с молотками в руках: под тяжестью машин из настила всё время вылезали гвозди и скобы, надо было их тут же забивать. Загудела сирена санитарной машины: в горячке один плотник не заметил, что на него пятится самосвал, и ему повредило руку.
Проходил час за часом, но никто не замечал времени. Всё яростнее кипели водяные бугры, всё шире становилась майна, на её поверхности прыгала маленькая красная лодчонка спасательной службы, привязанная к ряжу. И всё падали и падали в Туроку серые многотонные глыбы.
Что-то вдруг случилось. Всё словно затихло. И парень, стоявший рядом с «газиком», наклонился и недоверчиво спросил:
— Показалось, что ли?
И как будто все услышали это слово. И те, кто были на льду, и те, кто глядел сверху, с утёсов, отозвались торжествующим криком:
— А-а-а!
Гринька тоже кричал. А всего только и произошло, что из воды показался зазубренный обломок камня. Однако над рекой, над берегами стоял сплошной крик и в воздух летели шапки!
Теперь уже один за другим из воды стали выглядывать верхушки камней. Крики вскоре утихли, слышался только грохот железа и камня да рёв реки, заметно поутихший. Вода в майне перестала кипеть, приобрела мирный голубой цвет, лодчонка спасательной службы уже не прыгала больше, а мирно покачивалась. Она так и не пригодилась.
Между головным ряжем и подножием Креста выросла чёрная каменная гряда — колючая, островерхая. Тысячи блестящих ручейков струились между камнями там, где недавно бушевала могучая река. У Туроки отняли половину русла.
В майне на гладкой воде ещё кружилась огромная льдина, круглая, будто тарелка: так обтесал её водоворот.
Вернулись домой поздно. Гость отпустил шофёра и вошёл в квартиру следом за всеми. Это был пожилой человек — намного старше дяди Егора, но, наверное, такой же сильный. Одет он был, как все в Светлогорске: короткая меховая куртка и унты, перехваченные ремешками под коленом. Его можно было принять хоть за шофёра, хоть за инженера. Только взгляд, пожалуй, был необычен. Из-под широкого шишковатого лба смотрели маленькие немигающие глаза. Гринька почему-то боялся смотреть на него — в глазах гостя было что-то настороженное и недоброе.
Только садясь за стол, Егор Матвеевич представил его — не ребятам, конечно, а жене.
— Знакомься: это Топорков Афанасий Иванович.
— Поняла уже, — сказала тётя Аня. — Ну, как Москва?
— Стоит. — Гость усмехнулся одними уголками рта.
Больше за обедом не было сказано ни слова, за столом только лязгали ложки да вилки. Зато, поднявшись из-за стола, гость кивнул Гриньке:
— Давай-ка побеседуем.
Кроме них, в горнице остался только дядя Егор. Остальным было велено выйти. И начался разговор на добрых два часа. Да и какой там разговор, когда говорил один Гринька. Топорков только задавал вопросы. Гриньке пришлось несколько раз — подряд и вразбивку — рассказать всю свою историю. Ему на месте Топоркова всё давно было бы ясно, но Топорков всё спрашивал. Особенно дотошно выпытывал он про Кланьку, (её имя Гринька слыхал только раз в жизни): что сказал про неё тогдашний ночной посетитель, что сказала бабка, какие в точности были сказаны слова, да не говорили ли того-то и того-то. Потом вопросы стали вовсе пустяковыми: про город Ангодинск, про родных, про знакомых, про то, что Гринька видел и кого встречал в Светлогорске. Отвечать стало скучно, язык не ворочался.
