Говард Фаст - Последняя граница
Шурц стал внимательно просматривать отчеты из Дарлингтона. В течение двух часов он тешил свою совесть рассуждениями о том, что никто, кроме Карла Шурца, не дал бы себе труда возиться с такой путаной историей. Дочитав, он понял, что ничего не сделает. «Да и что тут сделаешь!» — сказал он себе и решил повидаться завтра утром с Шерманом. «Да, тут ничего не сделаешь», — повторил Шурц. Главное то, что Шерман все-таки прав. Если закон нарушен, виновных следует покарать.
Его отвлекли другие дела, и на следующее утро он как-то забыл о Дарлингтоне. Донесения из Дарлингтона все еще лежали в папке на его письменном столе, но до одиннадцати часов он не вспомнил о них, а затем ему надо было спешить на совещание кабинета. Однако, проходя мимо стола, он увидел папку и решил все-таки поговорить с Шерманом.
Совещание томительно тянулось, министры поджидали президента. Хейс запаздывал. Военный министр Мак-Крери то и дело посматривал на часы и сердито объявлял время. Карл Шурц откусил кончик сигары, но почему-то не закурил. Министр почты и телеграфа дремал.
Подали завтрак. Карл Шурц считал, что Америка наиболее отстала в вопросах гастрономии. Пища здесь безвкусная, пресная, она может лишь утолить голод, но не доставляет человеку никаких иных ощущений. Он ел рассеянно, как человек, который раздосадован бессильными попытками вспомнить какой-то пустяк. Он не притронулся к яблочному пирогу и, взяв чашку кофе, наконец закурил сигару.
— Мы просидим здесь весь день! — проворчал Мак-Крери.
Пепел на сигаре все нарастал, и внезапно Шурц понял причину своего беспокойства и недовольства.
— Вы помните договор Харни-Сенборна? — спросил он Дивенса, министра юстиции.
Министр, отщипывая кусочки пирога, сердито взглянул на Шурца, как человек, которого внезапно спросили о том, что очень далеко от хода его мыслей. Кроме того, ему не нравился Шурц: не нравился его тон, его испытующий взгляд исподлобья.
— Вы должны бы его помнить, — продолжал Шурц. — Это было в шестьдесят пятом году.
— Договор с индейцами?
— Да, он был подписан в шестьдесят пятом, — вставил государственный секретарь Эвартс.
Шурц что-то обдумывал. Он помнил большую часть договора. Его основной пункт гарантировал индейцам прерий право жить на тех землях, которые они занимали на севере, — весь бассейн Паудер-Ривер от Черных Холмов и Скалистых гор на западе до Йеллоустон-Ривер на востоке. Договор имел в виду племена шайенов и сиу, но главным образом шайенов, поскольку сиу жили дальше к востоку.
Шурц вкратце изложил договор; он подчеркивал основные факты, слегка помахивая сигарой и оставляя при этом на скатерти дорожку пепла.
Во всей его манере проглядывала такая снисходительность, что министру юстиции захотелось перечить ему.
— Желал бы знать ваше мнение, — заявил Шурц. — Конечно, без подробностей, просто как вы смотрите на это.
Дивенс пожал плечами.
— Весь этот договор — мертвая буква, — сказал он.
— Как так?
— Я не вижу ни значения, ни смысла договора, который заключен много лет назад с кучкой каких-то дикарей.
— Но мы же заключили договор, — пожал плечами Шурц.
— Он не имеет законной силы.
— Не имеет?
— Это был просто известный жест, — заметил, улыбаясь, Эвартс. — В конце концов, любой договор с индейскими племенами только жест.
— Я могу привести три законных основания, аннулирующих такой договор, — сказал министр юстиции.
Попыхивая сигарой, Шурц кивнул головой:
— Во-первых, если суверенное государство заключает договор с другим суверенным государством, такой договор сохраняет силу только до тех пор, пока оба государства остаются суверенными. В данном случае о суверенности говорить не приходится; если даже эти индейцы были суверенными в областях, которые они населяли, они теперь не являются таковыми. Самый факт их изгнания с территорий, на которых они проживали, исключает всякие притязания на суверенитет. Во-вторых, такой договор обусловлен дружественными отношениями. С той минуты, когда индейцы объявили нам войну, договор был аннулирован. Правда…
В эту минуту вошел Хейс. Все встали, но президент сказал:
— Пожалуйста, садитесь, джентльмены, прошу вас.
Большую часть совещания занял железнодорожный вопрос. Хейс, уставший, измотанный, тщетно старался распутать этот клубок нарушенных обязательств, взяточничества и обманов.
И снова Карл Шурц забыл дарлингтонскую проблему; осталось только бесцельное желание узнать о третьем юридическом основании Дивенса, но и это желание было забыто. Он все более горячился в связи с поднятым на совещании вопросом, все громче выкрикивал свои возражения, причем его грубое горловое немецкое произношение становилось все явственнее.
Когда он вернулся в свое министерство, папка с дарлингтонским делом была убрана с его стола.
Вернул его к этой теме Джексон, вашингтонский корреспондент «Нью-Йорк геральд», но уже два дня спустя, в течение которых министр внутренних дел успел совершенно забыть инцидент в Дарлингтоне.
Шурц сам был журналистом; он прочитывал ежедневно множество газет и имел собственное мнение насчет того, чем должна быть пресса. Иногда ему просто жутко становилось при мысли о влиянии газет в Америке и о том, какой силой они могли бы быть. И вместе с тем он видел, что эта сила продажна, развращена, поставлена на службу тирании, обману, ненависти и предрассудкам.
— Вы можете дать мне кое-что интересное, — сказал Джексон, входя к нему в кабинет.
— Вы так думаете? — улыбнулся Шурц.
— Я знаю, вы не любите разговоров об индейцах, «вступивших на тропу войны», но мой редактор говорит, что в Канзасе назревает война.
— Тогда отправляйтесь в военное министерство, — пожал плечами министр, довольный своей шуточкой.
— Я был там, — ответил Джексон. — По их мнению, в прериях царят мир да пьяные индейцы.
— Так и нужно отвечать.
— Но ведь из этого заметки не состряпаешь. Я получил достоверные сведения о том, что в Канзасе идут бои между войсками и индейцами.
— Чепуха!
— Шайены… — сказал репортер.
И тогда Шурц вспомнил обо всей этой истории в Дарлингтоне.
— Это пустяки, — возразил Шурц. — Просто сбежало несколько шайенов. Они ушли из своей резервации и решили вернуться к себе на родину. Вслед за ними послана военная полиция, она должна привести их обратно. Вот и все.
— Сколько же их?
— Сотни три, считая женщин и детей. Вы знаете, они кочуют, как цыгане.
— Это уже кое-что, — сказал Джексон.
— Но для статьи мало. Почему бы вам не писать о тех тысячах индейцев, которые преспокойно живут в своих резервациях? Пишите о том, как правительство старается создать новую жизнь для целой расы, приобщить ее к цивилизации в течение жизни одного поколения… Почему не печатают никогда ни слова об индейцах, пока где-нибудь не заест маленький винтик? Ведь это огромная машина, — так неужели вы думаете, что она всегда может работать без перебоев?
