Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)
Лайонел приподнялся и некоторое время смотрел на брата, потом медленно склонился на грудь сэра Джона.
– Бог не оставил грешника своей милостью, – проговорил он, – и не лишил меня возможности хоть и с опозданием исправить содеянное мною зло.
Лайонел снова с трудом приподнялся, протянул руки к Оливеру и неожиданно громко воскликнул с мольбой в голосе:
– Нол! Брат мой, прости!
Оливер шагнул к койке и, так как его никто не задержал, подошел к Лайонелу. С руками, по-прежнему связанными за спиной, он высился над братом, задевая тюрбаном низкий потолок каюты. Лицо его было сурово.
– За что просите вы простить вас?
Лайонел силился ответить, но, так ничего и не сказав, упал на руки сэра Джона, хватая ртом воздух. Кровавая пена выступила на его губах.
– Говорите, ради бога, говорите! – срывающимся от волнения голосом умоляла раненого Розамунда, которая стояла у другого края койки.
Лайонел посмотрел на Розамунду и едва заметно улыбнулся.
– Не беспокойтесь, – прошептал он, – я буду говорить. Для этого Бог и продлил мне жизнь. Не обнимайте меня, Киллигрю. Я… я – самый гнусный из людей. Питера Годолфина убил я.
– Боже мой, – простонал сэр Джон.
Лорд Генри испуганно глотнул воздух.
– Но грех мой не в этом, – продолжал Лайонел. – Я не повинен в его смерти. Мы честно сражались, и я убил Питера, защищая свою жизнь. Я согрешил потом. Когда подозрения пали на Оливера, я стал подогревать их… Оливер знал о нашем поединке, но молчал, чтобы не выдать меня. Я боялся, как бы не обнаружилась истина. Я завидовал ему… и договорился, чтобы его похитили и продали…
Голос Лайонела звучал все слабее и наконец затих. Его тело сотряс кашель, на губах снова выступила кровавая пена. Однако вскоре он пришел в себя. Он лежал, тяжело дыша и вцепившись пальцами в одеяло.
– Назовите имя, – попросила Розамунда, которой отчаянная решимость до конца бороться за жизнь Оливера не позволяла утратить хладнокровие и отклониться от самого главного, – назовите имя человека, нанятого вами, чтобы похитить Оливера.
– Джаспер Ли, шкипер «Ласточки», – ответил Лайонел.
Розамунда бросила на лорда Генри торжествующий взгляд, хотя лицо ее было мертвенно-бледно, а губы дрожали. Затем она снова повернулась к умирающему; было что-то безжалостное в ее решимости вытянуть из него всю правду, прежде чем он умолкнет навсегда.
– Скажите им, при каких обстоятельствах сэр Оливер послал вас вчера ночью на «Серебряную цаплю».
– О нет, не надо мучить его, – вступился за умирающего лорд Генри. – Он и так достаточно сказал. Да простит нам Бог нашу слепоту, Киллигрю.
Сэр Джон в молчании склонил голову над Лайонелом.
– Это вы, сэр Джон? – прошептал тот. – Как! Вы все еще здесь! Ха! – Казалось, он тихо засмеялся, но смех тут же оборвался. – Я ухожу, – пробормотал он, и голос его зазвучал тверже, словно повинуясь последней вспышке угасающей воли: – Я… я восстановил справедливость… насколько сумел. Я сделал все, что мог. Дай… дай мне твою руку… – И он наугад протянул правую руку.
– Я бы уже давно дал ее вам, но я связан! – в бешенстве крикнул сэр Оливер.
Он собрал всю свою недюжинную силу и, одним рывком разорвав веревки, как если бы то были обыкновенные нитки, схватил руку брата и упал на колени рядом с койкой.
– Лайонел… мальчик! – воскликнул сэр Оливер.
Казалось, все случившееся за эти пять лет перестало существовать. Яростная, неутолимая ненависть к брату, жгучая обида, иссушающая душу жажда мести в одно мгновение бесследно исчезли, умерли, были похоронены и преданы забвению. Более того, их будто никогда и не было, и Лайонел вновь стал для него нежно любимым младшим братом, которого он баловал, оберегал, защищал от опасностей, а когда пришел час – пожертвовал для него своим добрым именем, любимой девушкой и самой жизнью.
– Лайонел, мальчик! – только и мог сказать сэр Оливер. – Бедный мой! Ты не устоял перед искушением. Оно было слишком велико для тебя.
Сэр Оливер наклонился, поднял свесившуюся с кровати левую руку брата и вместе с правой сжал ее в ладонях.
Сквозь окно на лицо умирающего упал солнечный луч. Но сияние, которым теперь светилось это лицо, исходило из другого – внутреннего – источника. Лайонел слабо пожал руку брата.
– Оливер! Оливер! – прошептал он. – Тебе нет равных! Я всегда знал, что ты настолько же благороден, насколько я ничтожен и низок. Достаточно ли я сказал, чтобы снять с тебя обвинения? Скажите же, что теперь ему ничто не угрожает! – обратился он ко всем собравшимся. – Что никакая…
– Сэру Оливеру ничто не угрожает, – твердо сказал лорд Генри. – Даю вам слово.
– Хорошо. Пусть прошлое останется в прошлом. А будущее в ваших руках, Оливер. Да благословит его Господь.
Он на секунду потерял сознание, но снова пришел в себя.
– Как много я проплыл прошлой ночью! Так далеко я никогда не плавал. От Пенарроу до мыса Трефузис немалый путь. Это прекрасно. Но вы были со мной, Нол. Если бы у меня не хватило сил, вы бы поддержали меня. Я до сих пор не согрелся, ведь было так холодно… холодно…
Лайонел вздрогнул и затих.
Сэр Джон осторожно положил его на подушки. Розамунда опустилась на колени и закрыла лицо руками. Оливер по-прежнему стоял на коленях рядом с сэром Джоном, крепко сжимая холодеющие руки брата.
Наступила полная тишина. Наконец сэр Оливер с глубоким вздохом поднялся с колен. Остальные восприняли это как сигнал, которого, по-видимому, молча ждали из уважения к сэру Оливеру.
Лорд Генри неслышно подошел к Розамунде и слегка дотронулся до ее плеча. Она встала с колен и тоже вышла. Лорд Генри последовал за ней, и в каюте остался только врач.
Выйдя на солнечный свет, все остановились. Опустив голову и слегка сгорбившись, сэр Джон пристально разглядывал надраенную добела палубу. Затем почти робко – чего никогда не водилось за этим отважным человеком – он посмотрел на сэра Оливера.
– Он был моим другом, – грустно сказал он и, как бы прося извинения и желая что-то объяснить, добавил: – И… любовь к нему ввела меня в заблуждение.
– Он был моим братом, – торжественно ответил сэр Оливер. – Да упокоит Господь его душу!
Сэр Джон Киллигрю выпрямился во весь рост, полный решимости, готовый с достоинством встретить возможный отпор.
– Хватит ли у вас великодушия, сэр, простить меня? – спросил он с таким видом, словно бросал вызов сопернику.
Сэр Оливер молча протянул ему руку, и сэр Джон с радостью пожал ее.
– Похоже, мы снова будем соседями, – сказал он. – Даю вам слово, я постараюсь вести себя более по-соседски, чем раньше.
– Значит, господа, – сэр Оливер перевел взгляд с сэра Джона на лорда Генри, – мне следует понимать, что я больше не пленник?
