Георгий Владимов - Три минуты молчания
Я поглядел — "Герл Пегги" уже пропала из виду. Только гудок еще доносился прерывисто. Это они нарочно оставили, чтоб никто на нее в темноте не навалился. Как будто живая тварь жаловалась на свою погибель.
В салоне, конечно, все наши набились — стояли в дверях, жались по переборкам. Шотландцы сидели все в ряд, на одной лавке — с красными лицами, такими же, как у нас, только вот глаза были другие. И чем-то у всех одинаковые — хотя кто помоложе был, а кто постарше, а кеп так совсем пожилой, лет за полста наверняка. Я даже сказать вам не берусь, что у них было в глазах. Как у молочных телят, когда у них еще пленка голубая не сошла. Как будто они чего-то не знали и не хотели даже знать. Прожитой жизни не чувствовалось. Как говорил наш старпом из Волоколамска — правда, про норвежцев: "Лица их не облагорожены страданием".
Кандей с «юношей» обносили их мисками с борщом. Они улыбались, кивали, но есть не спешили — показывали на своего раненого. Кто-то уже за третьим штурманом сбегал, и он из рубки приволок свою наволочку.
— Волосан ты, — сказал Васька Буров. — На кой ты всю наволочку тащил? Чем ты его лечить будешь, зеленкой? Так и принес бы в пузырьке, с этикеточкой, оно и красиво.
Раненый шотландец взял пузырек, разглядел этикетку и кивнул. Третий ему стал прижигать руку ваткой, а они все внимательно смотрели. Тот морщился, вскрикивал, но — как будто даже понарошку.
— Оу! Ау! Ой-ой-ой! — и улыбался.
Третий ему кое-как намотал бинтов, и он, конечно, всем показал, какая прекрасная бинтовка, какая толстая, сенкью вэри мач.
Тогда они стали есть. Совсем как и мы, штормовали миски у груди. Только раненый не мог, его товарищ кормил из своей миски. А тот дурачился набрасывался всей пастью на ложку, и нам подмигивал, и языком цокал, — оу, вкуснотища какая, только мало ему достается, жадничает, мол, кореш, себе ложку полнее набирает.
Димка чего-то сказал ихнему кепу. Тот слушал его, наклонив голову, потом ответил — длинно-длинно. Димка уже с середины руками стал отмахиваться: не понял.
— Такой английский — первый раз слышу.
Шурка сообразил:
— "Маркони" надо позвать. Уж он-то с ихним «маркони» как-нибудь договорится.
Побежали за «маркони». А мы пока глядели на них и улыбались. Что еще прикажете делать?
"Маркони" пришел — уж заранее красный. А как его вытолкнули к шотландцам, он совсем вспотел, как мышь.
— Кто у них радист? — спросил. — Ху из «маркони»? Радист у них этот маленький оказался, раненый.
— А! — сказал «маркони». — Так это ты мне, подлец, радиограммку отбил: "Иван, собирай комсомольское собрание"?!!
Тот закивал радостно, попробовал даже отбить рукой на столе. И тут они оба затараторили. На таком английском, что Димка только плечами пожимал. У того какой-то там шотландский акцент, а у нашего вообще никакого акцента, он прямо так и молол, как пишется: «оур», "тиме", «саве». Кеп-шотландец что-то спросил у своего «маркони», тот «перевел» нашему.
— Чо он там? — спросил Шурка.
— Спрашивают, что у нас тут происходит. Он так понял, что мы сами терпим бедствие.
— Глупости, — сказал Шурка. — Ты ему ответь: мы этого терпеть не можем.
— А «SOS» тогда кто давал?
— Другой там какой-то «сосал», не из нашего даже отряда. А мы, значит, тренируемся в спасательных работах.
— Они что, дураки? — спросил «маркони». — Они ж воду видели в шахте.
— Ну, правильно, — сказал Шурка. — Налили через кингстон. Теперь откачиваем. Как же еще тренироваться?
— Все им знать обязательно? — спросил Васька. — И так они страху натерпелись.
Шотландцы слушали, даже есть перестали. «Маркони» им перевел, как мы просили. Они переглянулись между собою, и кеп что-то спросил, улыбаясь. Долго что-то говорил, а «маркони» ихний втолковывал нашему.
— Спрашивает, почему не взяли на буксир. Если все у нас так хорошо. Так вроде? Ну да могли бы, говорит, потренироваться в буксирной практике в штормовых условиях. Я вам говорю, врать не стоит, все понимают, черти.
— Скажи ему, — попросил Шурка, — у нас по программе воду откачивать. И леерное сообщение. А буксировка — это в следующее занятие.
"Маркони" им сказал. Кеп ихний послушал, покивал, потом встал, потянулся через стол и пожал ему руку.
— Как сказать? Ви — моряки! «Маркони» совсем от смущения взмок.
— Да ну их к бесу. И в рубку мне пора.
Другие тоже вскочили, потянулись к нам. Мне этот пожал, длинный, которому я конец бросал. Он, оказывается, совсем юный был парнишка, с пушком на губе — наверно, и не брился еще ни разу. Запомнил он меня все-таки, разглядел под прожектором — изображал теперь наглядно, как все было.
Старпом явился — с приглашением от нашего кепа шотландскому: расположиться в его каюте. Сам он, к сожалению, прийти не может: занят на мостике. Шотландец поблагодарил и отказался.
— Я, — говорит, — очень уважаю вашего капитана и благодарю за оказанное спасение, но я знаю, какая у него тесная
каюта. Кроме того, мне очень интересно пообщаться с экипажем.
И всех как будто током ударило, когда включилась трансляция, мы как-то съежились и притихли. Шотландцы — тоже. Ну, для них-то уже никакой тайны не было.
Жора-штурман пробасил в динамике:
— "Маркони" — в рубку. «Маркони» — в рубку.
"Маркони" заизвинялся перед шотландцами, приложил руку к сердцу:
— Ай эм сори, джаб.[64]
Шотландцы опять вскакивали, пожимали ему руку, улыбались, — все понятно, джаб. Я вышел за ним, спросил:
— С базой говорить?
— Определяться, наверно. По радиомаякам. Что ты, Сеня! Какая база нам теперь поможет? Мы, уж, наверно, в миле от Фарер.
— Куда же теперь?
Он пошел вверх по трапу.
— Ох, Сеня, спроси чего полегче. Осталось нам только — на скалу выброситься. — И побежал.
Через наружную дверь ввалились боцман с Аликом — тащили нагрудники. Как я понял, они их из шлюпки приволокли — для шотландцев.
Опять включилась трансляция, и Жора-штурман сказал:
— Команде — приготовиться! По местам стоять!
К чему приготовиться? И где теперь наши места? Никто ничего не спросил. Но все пошли из салона. Все, кроме шотландцев и кандея.
4
И раз навсегда я скажу тебе, юноша,
и ты можешь мне поверить, что лучше
плавать с хорошим угрюмым капитаном,
чем с капитаном шутливым и плохим.
Германн Мелвилл "Моби Дик"
Рассвет еще не брезжил — хотя до него, наверно, рукой уже было подать, — и оба прожектора зажглись, посветили вперед. Вокруг была чернота, из нее сыпался снег, а брызги сверкали в луче.
