Георгий Владимов - Три минуты молчания
— Сволочь ты косорукая! — я ему крикнул, долгому. Мне плакать хотелось, что он такой конец упустил. — Убить тебя мало!
— Что тебя так развезло? — «дед» на меня заорал. — Истерику закатил, как девушка в положении. Бросай!
— Сколько ж я буду бросать — раз они не ловят?
— Будешь бросать, пока не словят!
Я его опять вытянул, взял в правую, сколько нужно по весу. И ждал, когда мы сравняемся.
Грузик ему полетел в лицо. Это я очень даже прекрасно рассчитал. Он увидел, что грузик летит ему в рожу, и отпрянул, и грузик перелетел через поручень. Как словили, я уже не видел, корма у них снова пошла вверх и пропала. Но конец полетел у меня из руки, ожег ладонь.
— Есть! — заорал я «деду». — Работает кончик! Обе бухты стали разматываться.
"Дед" кинулся ко мне, сграбастал одну в охапку и понес к поручням, швырнул вниз.
— Держи, Страшной! Это тебе — ходовой. — Потом вторую: — Это тебе коренной. Плотик приготовили?
— Плотик? Это сейчас, это у нас бы-ыстренько!..
— Мать вашу! Сами вы синбабы. Нет чтобы дело сделать…
Я только следил, чтобы леер прошел по всем поручням без задева.
— Пошли, — сказал «дед». — Или ты сомлел?
— Немного.
— Все равно вниз иди, на ветру не стой. Мы еще жить собираемся!
Я сошел за ним на палубу. Кто-то там на полатях возился, скидывал поводцы с плотика, и боцман причитал, чтоб добром не раскидывались, аккуратно бы складывали в капе. Наконец стащили плотик, привязали к ходовому концу штертом, вывалили за борт. И плотик исчез из глаз, ребята лишь потихоньку подвирывали к себе коренной конец. Потихоньку — это так только говорится, с каждой волной его рвало из рук, и весь он обвис примерзшими варежками.
А я ничего не делал. Вот просто сел на трюм, держался за какую-то скобу и смотрел. И никто не орал на меня, что я сижу, ничего не делаю. Бондарь — и то не орал. Ну, я свое дело сделал. А теперь посижу, на других посмотрю.
Леера у них рвались из рук, возили их по палубе, били животами о фальшборт.
— Васька! — орал дрифтер. — Буров, ты где там сачкуешь? У тя брюхо-то моего толще, давай вперед, амортизируй!
Васька, конечно, сзади сачковал. Но вылез самоотверженно.
— Ох, бичи, что ж от моего брюха-то останется? Шибает!
— Стой там, ничего, амортизируй!..
Дрифтер с «дедом» над всеми высились. Похоже было, они-то и держали концы, остальные только «амортизировали».
Вдруг Васька закричал:
— Стой! Стой, бичи, дергают! Сигнал дают — плотик назад тащить. Вирай теперь ходовой! Потащили. Кто-то спросил:
— Пустой идет?
— Вроде нет, потяжелее стал.
— Сидит в нем какая-то личность!
Боцман выскочил из этой оравы, сложил ладони у рта:
— Мостике! Прожектор — на плотик!
В рубке грохнула дверь, кто-то забацал сапогами — к верхнему мостику. Луч побежал — по вспененной злой воде, по черным оврагам — и в секучих брызгах нашарил плотик. Как будто схватил его рукою — крохотный плотик, белый с красным… И человека в плотике.
3
Весь он был черный, только мех белел вокруг лица и на манжетах. Уже видно было, что руки у него без варежек и как он вцепился в петли и жмурился от прожектора.
— Полундра, ребята! — сказал «дед». — Человека не разбить. Натяни оба конца.
Плотик уже был под бортом и снова отошел. Выжидали волну. А несчастный шотландец болтался — то вверх, то вниз, — выпадал из луча, и снова его нашаривали.
— Дриф, — позвал «дед». — Давай-ка с тобой, они концы подержат.
Они вдвоем встали к фальшборту, перегнулись. Остальные назад отошли, уперлись ногами в палубу, спружинивали концы. «Дед» командовал:
— Левый потрави… Теперь правый помалу.
— Держу! — дрифтер взревел.
— Держи, не упускай! Вот и я держу… Они рванули разом, и шотландец прямо взлетел над планширем.
— Скользкие у них рокана! — сказал дрифтер. — Как маслом облитые.
"Дед" перехватил шотландца под мышки, рванул на себя и повалился с ним на палубу. Бичи кинулись поднимать.
— Куда! — заорал «дед». — Концы держать, сами встанем… "Дед"-то поднялся, а шотландец так и остался сидеть под фальшбортом, только ноги поджал, чтоб не отдавили.
— Алексеич, — позвал «дед». — Сведи человека в салон. Вишь, он мослы не волочит.
Шотландец улыбнулся мне — как-то виновато, замученно. Лицо у него было как мел. Поднял руку — всю в крови, содранная кожа висела клочьями. Что-то сказал мне, я не понял. Что я там по-английски знаю?
— Хелло! Плиз ин салон.
Он помотал головой: нет, не пойдет никуда. Волна его залила по пояс, он в ней пополоскал руку и показал мне — самое лучшее лечение. Ну что с ним сделаешь?
— Да пусть сидит, — сказал дрифтер.
Второй еще как-то благополучно прошел, а с третьим пришлось-таки поуродоваться. Он сам два раза прыгал на борт и срывался, пока его дрифтер не поймал за локоть. Так он его и кинул, за локоть, лицом в палубу. Мы с Аликом растормошили шотландца, подтащили к фальшборту, усадили с тем, первым, рядышком. Понемногу он очухался, стал помогать ребятам.
Последним тащили ихнего кепа. Он маленький был и цепкий, как обезьяна. И смелый. Как подвели плотик, он весь подобрался, выждал волну и прыгнул. Просто снайперский был прыжок — руками и животом на планшир.
Он бы, пожалуй, и через планшир сам перелез, да Васька Буров ему помог некстати — схватил за штаны сзади и перевалил головой книзу. Как-то не учли, что кеп. Васька потом вспоминал:
— Не склеилась у меня на флоте карьера. Голова-то лысая, а до боцмана так и не дослужился. Но есть достижения, бичи: кепа за кормовой свес держал! Правда, не нашего, шотландского…
Кеп привел себя в божеский вид и подал знак рукою: все, мол, никого не осталось. Дрифтер вытащил нож — обрезать концы.
Кеп что-то сказал своим. Они встали, держась друг за друга, глядели на свою "Герл Пегги". Она уже отплывала от нас. Прожектор иногда ее ловил и снова упускал. Кеп расстегнул капюшон, откинул на спину. Голова у него была лысейшая, как шар. Как у нашего кепа. И все они тоже откинули капюшоны, постояли молча, крестились.
— "Герл Пегги" — карашо? — дрифтер спросил жалостно.
Кеп-шотландец кивнул и снова перекрестился.
Потом пошел в салон. Сам, никто его не повел. Он наши СРТ знал, знал, поди, где что находится. Остальные шотландцы за ним. Самого первого, который на ногах едва держался, двое тащили под локти.
Я поглядел — "Герл Пегги" уже пропала из виду. Только гудок еще доносился прерывисто. Это они нарочно оставили, чтоб никто на нее в темноте не навалился. Как будто живая тварь жаловалась на свою погибель.
