Януш Мейсснер - Зеленые ворота
— Теперь нужно воспользоваться нашим влиянием на надворного маршалка коронного и варшавского подкоморного, чтобы те посоветовали королю выслать в Гданьск на процесс депутатов духовного звания, а не из светских, — сказал он. — Их королевское величество очень ценит их мнение, и особенно часто соглашается с паном Зигмунтом Опацким. Нужно будет заодно проследить за этим делом у коронного инстигатора, а также в петрковском трибунале, чтобы асессоров выбрали в наших интересах.
Педро Альваро уважительно склонил голову.
— Если ваше святейшество позволит, я сейчас же этим займусь.
— Хорошо, — кивнул нунций. — Действуй с Божьей помощью осторожно и осмотрительно. Посоветуйся с ксендзом ректором Павенским насчет подбора председателя трибунала. И пусть Господь тебе поможет, — осенил он Альваро знаком креста.
Генрих Шульц добился своего. Его старания в Варшаве увенчались успехом. Суд над Яном Куной должен был пройти в Гданьске с участием делегатов коронного трибунала из Петркова, которым, однако, досталась лишь роль наблюдателей с совещательным голосом, без права вето.
Король таким образом обеспечил себе наблюдение за ходом процесса, и предупредил, что приговор не может быть исполнен без его утверждения, но по мнению Педро Альваро эти предостережения делались скорее для приличия, чем всерьез.
Шульц знал, что пуцкий староста и Бекеш встретили у короля холодный прием. Их упрекнули в защите безбожника и убийцы, на совести которого смерть не только видного гражданина Гданьска Готарда Ведеке, но и сотен или даже тысяч добрых католиков — испанцев, погибших и потопленных в Западных Индиях, или в битвах, которые вел Мартен под знаменами еретических владык. Двора тоже был настроен против Мартена; не только Его величество король брал взаймы у гданьских купцов и банкиров…
Поскольку судебное разбирательство должно было состояться ещё до конца января, Шульцу приходилось спешно возвращаться в Гданьск. Но Мария Франческа с Анной и слышать не хотели о возвращении. Напротив — они уже послали за остальными своими вещами и решительно собирались оставаться в Варшаве до самого великого поста.
Несмотря на продолжавшийся при дворе траур по королеве, во дворцах магнатов возобновились забавы и даже танцы. Куда разгульней и свободней веселились за городом, в поместьях богатой шляхты и в великопанских дворах, у Казановских и Радзейовских, у Собеских, Годебских и Милановских. Охоты, балы, приемы, гулянья и маскарады затягивались на несколько дней, перемещались вместе с гостями со двора на двор и из дворца во дворец. Анна фон Хетбарк без особого труда возобновила прежние знакомства, представляя сеньориту де Визелла своей воспитанницей, и как придворная дама королевы Боны, по протекции варшавского подкоморного Зигмунта Опацкого, который был её свойственником, была принята в лучшем обществе. Ее остроумие, шарм и знание иностранных языков наравне с красотой и очарованием Марии Франчески распахнули перед ними двери магнатских салонов, и сеньориту окружал целый рой поклонников.
Шульца это всерьез беспокоило, тем более что его карман уже основательно отощал, а Мария просила о новой, весьма значительной «ссуде». Но времени на борьбу с женским упрямством у него не было. Он даже подумал, что лучше, если женщины вернуться в Гданьск только после исполнения приговора, на который он рассчитывал.
И Генрих сдался. Обещал проследить за отправкой багажа, вручил Марии тяжелый кошель с дукатами и с ещё более тяжелым сердцем сел в огромные почтовые сани, выражая надежду, что Мария будет ему верна и что к посту он увидит её в Гданьске.
Тем временем Мартен все ещё томился с темнице, с той разницей, что получил отдельную, сухую и достаточно приличную камеру и что к нему допустили лекаря, менявшего повязки.
Раны, полученные в схватке под Оливой, не были впрочем тяжкими и быстро заживали. О них он особо и не думал. Больше досаждало ему полная бездеятельность, прерываемая лишь редкими допросами. Под сильной охраной его отводили к ведшему следствие судье Иоахиму Штрауссу, который восседал за высоким пульпитом в обществе двух заседателей и секретаря, после чего начинались все те же самые, бесконечно повторявшиеся вопросы. Мартен поначалу отделывался молчанием; в лучшем случае поддакивал или возражал. Но следственная комиссия отличалась похвальным терпением и выдержкой, стремясь раскрыть правду во имя справедливости. Такая выдержка присуща людям, расставляющим юридические крючки и ловушки в полной уверенности, что сами никогда не подвергнутся их смертельной хватке.
Ян Куна не разбиралося в уголовном праве. И через несколько дней он начал говорить. Он возмущался, дерзил, угрожал, высказывал немало такого, что тщательно записывалось в дело.
Когда из Петркова прибыли два духовника — представители коронного трибунала, один из них как бы между прочим спросил, прибегал ли Ян к колдовству или к помощи сатаны, сражаясь со своими врагами.
Мартен лишь рассмеялся и пожал плечами, заявив, что не верит ни в колдовство, ни в существование такого дьявола, который захотел бы ему помочь.
— Это плохо, — сказал асессор. — Мать наша церковь допускает одержимость, а святая инквизиция сжигает колдунов и ведьм на кострах. Так что неверие в колдовство противоречит церковной науке.
Еще его спросили, чем руководствовался он, поступая на службу королевы Елизаветы и почему сражался против испанцев.
— Я был и есть корсар, — ответил Ян. — Это мое ремесло.
— Мы это знаем, — кивнул асессор. — Но хотим все же понять ваши побуждения.
Мартен подумал о своей бурной судьбе. О смерти матери и брата. Об Эльзе Ленген, убитой испанскими солдатами. О романтических приключениях в царстве Амаха, которое он защищал от насилия завоевателей. О предательстве Энрикеса де Сото в заливе Тампико. О резне в Нагуа. Об утраченной любви Иники, дочери Квиче-Мудреца. О трусливых и коварных происках Бласко де Рамиреса и Лоренцо Запаты…
Да, у него было достаточно причин сражаться против испанцев, но он не собирался объяснять их.
— Я над этим не задумывался, — ответил Ян.
— Жаль, — вздохнул асессор. — Каждый христианин обязан задумываться над побудительными мотивами своих поступков. Это завещали все отцы нашей церкви.
— А может быть, вам эти заветы кажутся неверными? — спросил другой из депутатов.
Мартен заколебался; вопрос был коварен.
— Я не теолог, — сказал он. — Мои познания в таких вещах слишком ограничены, чтобы я мог о них судить и высказывать свое мнение.
Потом потребовал себе патрона и дозволения поговорить с Яном Вейером и ротмистром Владиславом Бекешем.
