Фрэнк Йерби - Гибель «Русалки»
Для Гая не составляло секрета, что да Коимбра не слишком приспособлен для жизни в дождливых лесах Центральной Африки – ведь монго был почти белым. Хотя негритянская кровь позволяла ему лучше белого человека приспособиться к местным условиям, унаследованное им от белых предков делало монго легкой добычей тоски и уныния, ведущих к медленному разрушению воли, сил, характера, неизбежному практически для всякого европейца в этом зеленом аду, где белому человеку не стоит даже пытаться жить. Процесс распада шел у него несколько медленней, только и всего. В конце концов и этому могучему человеку суждено быть сломленным той медленно действующей порчей, которую насылают на всякого незваного гостя древние и кровавые африканские боги.
«Мне, – думал Гай с грустью, – придется убираться отсюда. Заработать денег побыстрее и уезжать. Если я останусь в Африке – умру или сойду с ума. Здесь есть что-то такое, с чем невозможно бороться. Не знаю что, но есть…»
От одной заботы Гай хоть отчасти, но избавился. Он добыл у колдуна Мономассы – не сам, конечно, а через Унгу Гуллиа – горького белого порошка, который, как считалось, оказывал противозачаточное действие. Он подсыпал небольшое его количество в пальмовое вино, которое они пили с Билджи. Гай не знал, было ли это в самом деле действие порошка или ужасный климат настолько ослабил жизненные силы его организма, но проходил месяц за месяцем, а Билджи не беременела – к его облегчению и ее горю.
– Монго испортил бедную Билджи, – плакала она. – Пнул ее ногой в живот – и нет больше ребенка. У Билджи горе. Не родит бване Гаю мальчика. Может быть, ему лучше взять себе другую девушку. Билджи плачет, но бвана может так сделать.
– Нет, Билджи, – мягко говорил Гай. – Я доволен тобой. Мне не нужен ребенок. Когда я уеду в свою страну, я не смогу взять его с собой. Там не любят людей смешанной крови. Ему будет плохо.
– Хозяин еще долго не уедет? – в страхе шептала Билджи. – Он уедет – Билджи умрет.
– Еще несколько лет, – говорил Гай. – Не беспокойся, Билджи.
И ей приходилось довольствоваться этим слабым утешением.
Гай больше не боялся, что монго Жоа обнаружит его связь с Билджи. Спать монго ложился пьяным, накурившимся банжи, растения, вызывающего галлюцинации, – европейцы называют его марихуаной. Гай понимал, почему у да Коимбры ослаб интерес к утехам плоти. Обжорство, пьянство и наркотики, да еще и климат в придачу пагубно влияют на мужскую силу. Даже он, молодой человек, воздержанный в еде и питье, совсем не употребляющий наркотики (об этом и речи быть не могло), чувствовал, что зов плоти в нем ослаб. Африка создана для африканцев, а те белые, что не хотят отсюда уезжать, платят страшную цену за свое упрямство…
В мае небо прояснилось, но появились бабочки. Гай никогда бы не поверил, что можно возненавидеть этих приятных для глаза, порхающих повсюду почти круглый год насекомых, которых можно с полным правом назвать украшением тропиков. Но не успел подойти к концу май, а Гай уже испытывал к ним отвращение, его просто тошнило от них. Именно в мае начали роиться два вида маленьких бабочек, черные и белые. Сначала их были тысячи, потом миллионы и наконец миллиарды. Они полностью закрывали небо, проникали всюду, их маленькие бархатистые тельца делали пищу несъедобной. Приходилось и днем и ночью носить маску из противомоскитной сетки, закрывавшей лицо. Процесс еды превратился в почти невыносимую пытку. Сон не приносил облегчения: сетка, натянутая над кроватью, была такой плотной, что почти не пропускала воздуха. Птицы дохли от переедания, и вся деревня провоняла их гниющими телами. Умирали и люди от плохой пищи и загрязненной воды, из которой приходилось вылавливать сотни красивых маленьких насекомых.
А потом, в июне, бабочки исчезли так же быстро, как и появились, и жизнь вошла в свою привычную колею, насколько вообще можно привыкнуть к жизни в Центральной Африке. В джунглях слышался рык леопардов. В поселок пришла женщина, прижимая руку к разорванному животу, из которого на целый фут выпирали искромсанные кишки, свисая между ее перепачканными кровью пальцами. Она кричала еще пять часов, прежде чем умереть, и ни одно из снадобий, приготовленных знахарем, не могло облегчить ей боль. Чернокожие, во главе с Гаем, отправились в джунгли и после недельных поисков убили леопарда, выскочившего со взрослой козой в зубах из поставленной на него западни глубиной в девять футов. Но оставались другие леопарды. И генетты. И питоны.
Ночью звери и насекомые, истинные хозяева и властители Африки, и тысячи разнообразных видов птиц, которые, казалось, состязались друг с другом в резкости и неблагозвучии своих голосов, наполняли тьму джунглей отвратительными звуками. Гай пришел к выводу, что ни один большой город не производит столько шума, сколько джунгли, и нет на земле ничего более ужасного. Почти ежедневно в лесистых холмах раздавалось эхо ружейных выстрелов, возвещавших о приближении караванов, и навстречу им спешили люди с дарами – табаком, порохом, ромом. Поскольку монго был достаточно умен и по щедрости значительно превосходил других владельцев факторий, успех почти всегда сопутствовал его людям, и через несколько часов они возвращались, ведя за собой караван. Настоящий караван, а не просто караван невольников, – в этих краях было чем торговать, кроме рабов. Гай взял эту хитрость на заметку, чтобы самому потом ею воспользоваться.
Караваны извилистой лентой спускались с холмов: носильщики несли на головах связки шкур, мешки с рисом, кувшины с пальмовым маслом, пчелиным воском, медом, большие изогнутые бивни слонов, тюки с кусками слоновой кости, связки бананов и других тропических фруктов, овощи, кожаные мешочки с золотым песком и многие другие доселе неизвестные Гаю дары Центральной Африки.
За носильщиками шли воины, вооруженные мушкетами, ассагаями[48] и копьями, ведущие вереницу рабов, попарно связанных за шеи стеблями лианы. За рабами обычно гнали стада волов, коз, отары овец, вслед за ними робко семенили женщины, а последним шел воин, ведя за собой ручного окапи[49], или страуса, или еще какое-нибудь редкое животное в дар монго Жоа.
К середине лета Гай уже настолько овладел ремеслом, что сам вел все переговоры с белыми работорговцами. Он был честен, вежлив и точен – его доходы, а следовательно и капиталы монго, росли. Да Коимбра все чаще и чаще позволял ему вести дела с людьми, приводившими караваны товаров и невольников из самых глубинных областей материка. А в конце июля монго объявил Гаю:
– Ты превзошел мои ожидания и какое-то время вполне можешь обходиться без меня. А я наконец-то съезжу в Европу: целых десять лет откладывал я это путешествие. Аккуратно веди учетные книги и следи, чтобы никто из местных молодцов не лазал в мой гарем. Если сам туда забредешь, соблюдай осторожность. Я не ревнив, да и бабы эти мне до смерти надоели. Но обычаи нашей страны требуют, чтобы я убил тебя, если ты попадешься. Будет очень жаль, если мне придется расстаться с тобой по такому пустяковому поводу…
