Януш Мейсснер - Красные кресты
— Кто в него стрелял? Неужели Запата? Вдруг у того дрогнула рука…А может это измена? Может быть, Лоренцо сговорился с Мартеном, купив таким образом свою свободу?
Но боль не приходила, зато Бласко почувствовал, что палуба как-то странно дрожит и дергается под его ногами. И одновременно услышал рядом какие-то хрипы, похожие на спазматический кашель. Осторожно повернув голову в ту сторону, он последовательно увидел: отброшенную в сторону руку с пистолетом; капитанскую шляпу с перьями, и наконец — искаженное судорогами лицо капитана Запаты и костяную рукоятку ножа, торчавшую под его бородой. Это он умирал. громко хрипя. И это не палуба дрожала под коленями Бласко, а тело Лоренцо, которое содрогалось в агонии.
Потом раздались крики, топот ног, визг. Рамирес понял, что прошло всего несколько секунд с того момента, как он упал. Пара секунд, которые показались ему бесконечно долгими. Вскочив на ноги, он увидал людей, которым бежали к нему и вдруг остановились, как вкопанные.
— Ах, так он ещё жив! — воскликнул Мартен. — Тем лучше: я отсеку ему другое ухо!
Мария Франческа стояла на палубе рядом с Германом Штауфлем, чуть в стороне, и не дыша следила за поединком своего нареченного с Мартеном, испытывая невероятное смешение чувств — стыда, испуга, гордости, унижения и триумфа.
Чего она хотела? Чьей желала победы? За которого из противников должна была молиться?
Она подумала было о молитве, но не осмелилась просить Мадонну о том, в чем сама не была уверена. Надеялась, что Бласко будет сражаться, как герой — как Архангел с Люцифером. И, может быть, склонилась бы на его сторону.
Но она обманулась в ожиданиях, и эта ошибка унизила её в собственных глазах. Заметила, а скорее ощутила безошибочным чутьем, что командор трусит. Не так боится, как может бояться даже самый смелый человек, сохраняя при этом спокойствие и не теряя мужества, а попросту никчемно трусит. Ей пришло в голову, что у этого идальго гонор только показной, что если бы не её присутствие, давно сбежал бы или кинулся Мартену в ноги, умоляя о пощаде.
И её охватил пронзительный стыд — и за него, и за то, что столько раз она его защищала, отстаивая его честь, его отвагу, его дворянское благородство.
Мартен ей, правда, казался жестоким и мстительным, но зато воистину мужественным. Теперь, при мысли об этом, гордость наполняла её сердце. Он бился за нее, а не просто чтобы насытиться местью. И может быть, прежде всего за нее? Если и помнил о добыче, то лишь для своего экипажа. Но не мог знать наперед, что рискуя экипажем, кораблем и собственной жизнью добудет что-то, кроме своей пленницы.
Он до сих пор к ней не прикоснулся, хотя и мог бы обладать ей силой. Значит, она овладела не только его чувствами, но и сердцем. Она словно держала его в ладонях, это горячее, дикое, неустрашимое сердце. И это наполняло её триумфом, и вместе с тем боязнью его утратить. Ведь даже трусу может удаться отчаянный смертоносный выпад…
Она напрягла взгляд и вся до предела сосредоточилась на действиях Рамиреса и его секундантов, предчувствуя, что они что-то затевают. Их совещание перед поединком могло касаться только этого, хоть поначалу такое даже не пришло ей в голову. Больше всего она подозревала капитана Запату, особенно с той минуты, когда он силился прервать схватку под предлогом недозволенных приемов, которыми Мартен наверняка не пользовался — она прекрасно это знала.
Позднее, когда рапира Мартена рассекла Рамиресу кожу на виске и ухо, её охватила жалость к осмеянному командору, и вместе с этим волна гнева поднялась в груди. Мартен наращивал свое преимущество и издевался над противником если не словами, то действиями. Но гнев немедленно прошел, изгнанный новым потрясением. Мария Франческа заметила быстрое движение Лоренцо Запаты, который выхватил пистолет. В мгновенье ока она поняла, что грозит Мартену.
В первом порыве хотела было заслонить его своим телом, но тут же поняла, что не успеет. С невероятной быстротой она сумела оценить ситуацию. Рядом стоял парусный мастер Штауфль. Воспоминание двухмесячной давности мелькнуло пред её глазами словно молния, вызвав две сменявшие друг друга картины: вначале пригнувшуюся фигуру Штауфля, его наголо бритую голову, румяные щеки и невинные голубые глаза, и его левую руку, падавшую вниз после стремительного броска; потом же — стынущее тело Мануэля де Толоса с двумя ножами в горле.
Она выкрикнула лишь одно слово: — Там! — и указала пальцем на испанского пехотного капитана.
Безумный страх, что её возглас не будет понят, пронзил её до мозга костей. Но Герман Штауфль реагировал как молния. Нож просвистел в воздухе, Лоренцо рухнул под ноги Рамиресу, грохнул выстрел и отлетела в сторону щепа, отколотая пулей от палубы.
Не меньше трех секунд стояла гробовая тишина. Потом поднялся крик. Матросы сорвались с мест, кинулись к окаменевшим от испуга испанцам и замерли, увидев, что Рамирес встает. Никто, не исключая и Мартена, не понял, что собственно произошло.
Но, видимо, Мартен спешил закончить дело. Когда на его окрик застывший от ужаса командор не шелохнулся, Ян ткнул его кончиком рапиры.
— Опомнись, Бласко, — презрительно бросил он. — У тебя есть ещё шпага в руке и голова на плечах. Не достает только одного уха!
Рамирес непонимающе уставился на него, с отвисшей челюстью и совершенно отупевшими глазами.
— Кто его убил? — едва сумел он внятно выдавить.
Мартен пожал плечами.
— Какого черта… — начал он и вдруг умолк.
Сеньорита де Визелла коснулась его плеча, и он увидел её раскрасневшееся лицо и сверкающие глаза.
— Оставь его, — сказала она. — Я не ушла бы с ним, даже победи он.
— Что — что? — ошеломленно переспросил Мартен.
— Тебя хотели убить. Вон тот — она показала на уже застышее тело Лоренцо — должен был стрелять в тебя.
— И ты об этом знала! — вскричал он.
Она порывисто качнула головой.
— Знай я об этом, предупредила бы тебя. Но я увидела, что он целится из пистолета, и успела предупредить лишь Штауфля.
Мартен онемел. Не мог поверить собственным ушам и оглянулся, ища взглядом Германа Штауфля.
— Это правда, — кивнул парусный мастер.
Он отступил на несколько шагов, склонился над трупом и вырвал окровавленный нож из его горла. Обтер лезвие полой мундира Лоренцо Запаты, после чего заботливо пристроил нож за пояс, на положенное место.
— Ну что, не вышел номер? — с добродушной усмешкой бросил он Рамиресу, и, сплюнув ему под ноги, отвернулся; потом, решив, что больше объяснять нечего, вернулся к левому борту.
Мартен все ещё молчал, хоть у него уже не оставалось ни малейших сомнений. Молчал, поскольку опасался, что если попытается произнести хоть слово, то вдруг начнет кричать, смеяться или плакать. Стоял, словно приросший к палубе, не отводя взгляда от глаз Марии Франчески, прислушиваясь к стуку собственного сердца, которое как молот билось в его грудной клетке. На миг он обо всем забыл, отдавшись безумной безграничной радости. И не осталось ничего кроме нее. Не думал о Рамиресе, о своей славе, о «Зефире», о всех друзьях и всех врагах. Забылся в этом взгляде в карие глаза, которые смотрели на него не дрогнув, суля лишь преданность и любовь.
