Януш Мейсснер - Зеленые ворота
Заметив, что его зовет Мартен, боцман отдал мушкет ближайшему матросу и, выждав подходящий момент, сразу после внезапного затишья в беспорядочной пальбе, бегом пустился в сторону кормы. Не раз то справа, то слева слышал он короткий и пронзительный свист пуль, едва его не задевавших, но невредимым добрался до трапа, взлетел по крутым ступеням наверх и уже почти успел укрыться за стеной рулевой рубки, когда ощутил один за другим словно два удара тяжелой железной палкой в бок и плечо. Правда, Поцеха не упал, но от пронзившей его грудь жестокой боли замер на мгновенье, и нащупав под рукой опору — полированную рукоятку штурвала, невольно оглянулся. Это его погубило. Следующая пуля пронзила ему горло и раздробила позвоночник. На краткий миг палуба, мачты, небо и море бешено завертелись в его меркнущих глазах. А потом он рухнул навзничь у ног своего онемевшего от жалости капитана.
Мартен второй раз в жизни оказался перед лицом смерти любимого и близкого человека во время битвы, которой поневоле должен был продолжать руководить. В семнадцать лет он потерял отца, который пал с разможженной головой, когда ядро сорвало рею в битве у юго-западного побережья Англии, поблизости от мыса Норт Фарленд.
И сегодня, как тогда, нечеловеческим усилием воли сумел он одолеть пронзительную боль утраты. Как тогда, так и теперь — в таких похожих обстоятельствах — не впал в отчаяние.
Но на этот раз задача перед ним была ещё труднее, и притом нужно было встряхнуть Грабинского, вырвать его из остолбенения и ужаса и вдохновить на роль, которую ему пришлось назначить, заглушив голос собственного сердца.
— Не время плакать, — сказал Ян, тряхнув парня за плечо. — Осталось слишком мало времени, так что слушай меня внимательно. У нас есть два выхода: либо сдаться, либо погибнуть. Пока я жив, белого флага не вывешу. Ни за что не отдам «Зефир» шведам. Даже ценой жизни. Если удастся отразить штурм, к которому они опять готовятся, хочу сразу после этого воспользоваться замешательством, обрубить лини и абордажные крючья, выпутать реи и ванты из их такелажа и разделить корабли так, чтобы можно было отойти вперед, развернуться и дать залп левым бортом. Если ничего не получится, прежде чем любой из подходящих галеонов разнесет нас своими ядрами или навалится на «Зефир», чтобы взять его на абордаж с другого борта, приказываю тебе заложить фитиль под бочки с порохом и поджечь его. Подходящий момент выберешь сам, чтобы взрыв мог уничтожить и каравеллу, и корабль, пришедший к ней на помощь. Не думаю, чтобы капитаны галеонов отважились стрелять по нам из пушек, пока мы сцеплены с «Вестерос», — пояснил он. — Их ядра могут поразить свой корабль и его команду. И потому мне кажется, что они скорее решатся на абордаж с двух бортов одновременно. Тогда ты ещё сможешь стрелять.
Стефан слушал его молча, до глубины души проникшись драматизмом ситуации, смысл которой лишь теперь дошел до его сознания. Вокруг свистели пули, осколки стекол рулевой рубки с дребезгом вылетали на палубу, крик и стоны возносились и опадали как волна, грохот мушкетов и аркебуз заглушал отдельные слова, дым плыл густыми клубами в воздухе, пропитанном серой и порохом.
— Могу дать тебе в помощь только двух пушкарей, — поспешно добавил Мартен. — Остальные мне нужны будут здесь. Если что-то получится, пришлю всех остальных, чтобы обслужить всю батарею.
Он взглянул Стефану прямо в глаза.
— Рассчитываю на тебя, как на себя самого. Помни: пока я жив, «Зефир» не сдастся; если я погибну, поступай как знаешь.
— Я — как ты, — ответил Стефан, и Мартен стиснул его в объятиях.
Леонардо Тессари, прозванный Цирюльником, напрасно силился выбраться из каюты, которую несколько дней делил с Грабинским, потому что Стефан, уходя, как обычно опустил железную щеколду, чтобы двери не распахивались и не хлопали при качке корабля. Он беспокоился о спокойствии больного и никому не доверял ухода за приятелем, делая исключение только для Томаша Поцехи, который каждый день утром и вечером заглядывал к Цирюльнику, чтобы растереть того скипидаром.
Этого незаменимого средства от всех проблем с легкими было в кабельгате «Зефира»в достатке, поскольку пользовались им для растирания и разведения масляных красок. В каюте шкипера стояла теперь большая банка, из которой доносился острый живичный, а по мнению главного боцмана — укрепляющий здоровье запах.
Двери не поддавались; Тессари был слишком ослаблен горячкой, чтобы их выломать. После нескольких бесплодных попыток он почувствовал ужасное головокружение и присел, проклиная свое бессилие. Начался приступ болезненного, разрывающего грудь кашля; давился им он долго, не в силах перевести дух, а тупая мучительная боль разрывала череп.
Когда наконец Цирюльник немного успокоился, на палубе опять поднялся шум и вспыхнула торопливая и беспорядочная мушкетная пальба, которая вместе с орудийным залпом пробудила его ото сна. И теперь он содрогался в горячечном ознобе и бессильном гневе, что его заперли здесь, когда снаружи шел бой.
Он догадывался, как складывается ситуация, хоть немногое мог видеть через окно каюты, которое распахнул, не обращая внимания на пронизывающий холод и сырость. Напротив его окна, всего в нескольких локтях, раз за разом сталкиваясь с кормой «Зефира», колыхалась корма шведской каравеллы с её названием — «Вестерос», составленным из бронзовых букв. Она нависала могучей надстройкой, в которой виднелась свежая пробоина от прицельного орудийного залпа. Ядро влетело туда в упор и наверняка произвело немалые опустошения, но к сожалению не вызвало пожара.
Пожара?
При этой мысли Тессари содрогнулся, словно впервые осознав её значение. Вспыхни на шведском корабле пожар, Мартен наверняка не преминул бы воспользоваться такой оказией. Видимо, сам он не мог добраться до пробоины, или не заметил такой возможности.
«Вестерос» был втрое больше «Зефира». На нем была многочисленная команда и мощное вооружение. Он обладал подавляющим преимуществом и несомненно атаковал неожиданно, раз Мартену пришлось принять неравный бой, лишившись свободы маневра и обреченный только на отчаянную оборону.
Тессари всегда действовал столь же быстро, как и думал. Но на этот раз он едва волочил ноги. Неверным шагом подойдя к окну, он выглянул наружу. Между ним и разбитой надстройкой «Вестерос» то расширялась, то сужалась пропасть ярдов в десять-двенадцать, на дне которой поблескивала взбаламученная вода. За кормой «Зефира» дрейфовала забытая шлюпка со сложенными веслами. Пеньковый буксирный канат, накрученный на крюк у её носа, слегка покачивался, дугой свисая с палубы корабля в нескольких футах ниже окна каюты.
