Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)
Лайонел опустился на колени.
– Довольно, сэр! Довольно! – не выдержала Розамунда, прерывая объяснения, не вызывавшие у нее ничего, кроме брезгливости.
– Нет, выслушайте до конца, умоляю вас. Когда вы все узнаете, то, возможно, будете милосерднее.
– Милосерднее? – Розамунда едва не рассмеялась сквозь слезы.
– Смерть Питера была случайностью, – как в бреду, продолжал Лайонел. – Я вовсе не хотел убивать его. Я только отражал его удары, чтобы спасти свою жизнь. Но когда скрещиваются шпаги, всякое может случиться. Бог свидетель: его смерть – случайность. В ней повинна его собственная безумная ярость.
Розамунда подавила рыдания и смерила Лайонела жестким презрительным взглядом.
– А то, что вы не разуверили меня и всех остальных в виновности вашего брата, тоже случайность? – спросила она.
Лайонел закрыл лицо руками, словно у него не хватало сил вынести этот взгляд.
– Если бы вы только знали, как я любил вас – даже тогда, тайно, – то, возможно, в вас бы нашлась хоть капля жалости ко мне.
– Жалости? – Розамунда подалась вперед и будто плюнула это слово в Лайонела. – Вы просите жалости… вы?
– И все же, если бы вы знали всю глубину искушения, которому я поддался, вы непременно пожалели бы меня.
– Я знаю всю глубину вашей подлости, вашей трусости, вашей лживости и низости.
Слезы навернулись на глаза молодого человека, и он умоляюще протянул руки к Розамунде.
– К вашему милосердию, Розамунда… – начал он, но Оливер наконец решил, что пора вмешаться.
– По-моему, вы утомляете даму, – проговорил он. – Лучше расскажите нам о других поразительнейших случайностях. Ведь они подстерегали вас на каждом шагу. Пролейте свет на случайность, которой вы обязаны тем, что меня похитили и едва не продали в рабство. Поведайте нам о случайности, позволившей вам унаследовать мои владения. Растолкуйте случайные стечения обстоятельств, с завидным упорством избиравших вас своей несчастной жертвой. Ну, старина, раскиньте мозгами! Из всего этого выйдет недурная история.
Но тут явился Джаспер и объявил, что Али приготовил жаровню и раскаленные наручники.
– Они уже не понадобятся, – сказал Оливер. – Забери отсюда этого невольника. Прикажи Али проследить, чтобы на рассвете его приковали к веслу на моем галеасе. Уведи его.
Лайонел поднялся на ноги, лицо его посерело.
– Подождите! Подождите! Розамунда! – молил он.
Но Оливер схватил его за шиворот, развернул и толкнул в руки Джасперу.
– Уведи его! – проревел он.
Джаспер вытолкал Лайонела с террасы, оставив Оливера и Розамунду под яркими звездами берберийской ночи обдумывать свои открытия.
Глава 12
Хитрость Фензиле
Розамунда с каменным лицом сидела на диване. Ее руки были плотно сжаты, глаза опущены. Довольно долго Оливер смотрел на нее, затем тихо вздохнул, отвернулся и, подойдя к парапету, посмотрел на город, залитый белым сиянием луны. Отдаленный городской шум заглушали нежные трели соловья, льющиеся из глубины сада, и кваканье лягушек в пруду.
Теперь, когда правда извлечена на свет и брошена к ногам Розамунды, Оливер вовсе не испытывал того восторга, который он предвкушал, ожидая этой минуты. Скорее наоборот – он был подавлен. Оказывается, Розамунда была уверена, что он бежал, и это в какой-то степени оправдывало ее отношение к нему. Столь поразительное открытие отравило чашу нечестивой радости, которую он так жаждал осушить.
Его угнетало ощущение того, что он был не прав, что ошибся в своей мести. Ее плоды, казавшиеся столь желанными и сочными, теперь, когда он вкусил их, превратились на его губах в песок.
Долго стоял Оливер у парапета, и за все это время ни он, ни Розамунда так и не нарушили молчания. Наконец он повернулся и медленно пошел обратно. У дивана он остановился и с высоты своего огромного роста посмотрел на Розамунду.
– Итак, вы услышали правду, – сказал он и, не дождавшись ответа, продолжал: – Я рад, что он проговорился, прежде чем его стали пытать. Иначе вы могли бы подумать, будто боль исторгает у него ложные признания.
Розамунда по-прежнему молчала. Даже знаком не дала она Оливеру понять, что слышит его.
– И этого человека, – закончил он, – вы предпочли мне. Клянусь честью, польщенным себя я не чувствую, что вы, вероятно, и сами поняли.
Наконец Розамунда прервала ледяное молчание.
– Я поняла, что между вами не из кого выбирать, – глухо сказала она. – Так и должно быть. Мне бы следовало знать, что братья не могут слишком отличаться друг от друга. О, я многое начала понимать. Я быстро учусь!
Слова Розамунды снова привели Оливера в раздражение.
– Учитесь? – спросил он. – Чему же вы учитесь?
– Узнаю мужчин.
Губы Оливера искривились в усмешке, обнажив белые блестящие зубы.
– Надеюсь, знание мужчин принесет вам столько же горечи, сколько знание женщин, точнее, одной женщины принесло мне. Поверить обо мне тому, чему поверили вы, – обо мне, человеке, которого вы любили!
Вероятно, он чувствовал необходимость повторить это, дабы иметь под рукой повод для недовольства.
– Если вы соблаговолите позволить мне обратиться к вам с просьбой, то я попрошу вас избавить меня от стыда, связанного с этим напоминанием.
– С напоминанием о вашем вероломстве? – спросил Оливер. – О вашей предательской готовности поверить всему самому дурному обо мне?
– С напоминанием о том, что я когда-то думала, будто люблю вас. Ничего в жизни я не могла бы стыдиться больше. Даже невольничьего рынка и всех тех унижений, которым вы меня подвергли. Вы укоряете меня за готовность поверить нелестным для вас слухам…
– О нет! Не только за нее! – перебил Оливер, распаляясь гневом под безжалостной плетью ее презрения. – Я отношу на ваш счет погибшие годы моей жизни, все, что я выстрадал, все, что потерял, все, чем я стал.
Сохраняя поразительное самообладание, Розамунда подняла голову и холодно посмотрела на Оливера:
– И вы во всем обвиняете меня?
– Да, обвиняю! – горячо ответил он. – Если бы вы тогда иначе обошлись со мной, если бы менее охотно прислушивались к сплетням, этот щенок, мой брат, не зашел бы так далеко. Да и я не дал бы ему такой возможности.
Розамунда пошевелилась на подушках дивана и повернулась к Оливеру боком.
– Вы напрасно тратите время, – холодно сказала она и, видимо понимая необходимость объясниться, продолжила: – Если я так легко поверила всему дурному про вас, то, должно быть, внутренний голос предупредил меня, что в вас действительно много скверного. Сегодня вы сняли с себя обвинение в убийстве Питера, но для этого совершили поступок гораздо более гнусный и постыдный, поступок, обнаруживший всю низость вашей души. Разве не проявили вы себя чудовищем мстительности и нечестия? – Розамунда в волнении поднялась с дивана и посмотрела прямо в лицо Оливеру. – Не вы ли – корнуоллский дворянин, христианин – сделались грабителем, вероотступником и морским разбойником? Разве не вы пожертвовали верой своих отцов ради нечестивой жажды мести?
