Рафаэль Сабатини - Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска (сборник)
– Тысяча сто, – предложил неукротимый Аюб.
Тсамани понял, что побежден: он достиг предельной цены, назначенной Асадом, и не осмеливался превышать ее, не испросив указаний паши. Но если для переговоров со своим господином он отправится в Касбу, Аюб тем временем завладеет девушкой. Визирь почувствовал, что оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, если он позволит обойти себя, паша едва ли простит ему разочарование; с другой – если превысит цену, столь бездумно назначенную, ибо она превосходит все разумные границы, то и это может дорого ему обойтись.
Тсамани обернулся к толпе и гневно взмахнул руками:
– Клянусь бородой пророка, этот наполненный ветром и жиром пузырь издевается над нами. Он вовсе не думает ее покупать. Слыханное ли дело – платить за невольницу и половину таких денег!
Ответ Аюба был более чем красноречив: он вытащил туго набитый кошель и бросил его на землю; тот упал с приятным звоном.
– Вот мой поручитель. – И евнух довольно осклабился, от души наслаждаясь гневом и замешательством своего врага, тем более что это удовольствие ему ничего не стоило. – Так я отсчитаю тысячу сто филипиков, о дадал?
– Удовлетворен ли визирь Тсамани?
– Да знаешь ли ты, собака, для кого я покупаю ее? – проревел Тсамани. – Для самого паши, для Асада ад-Дина, любимца Аллаха!
И, подняв руки, он двинулся на Аюба:
– Что ты скажешь ему, о собака, когда он призовет тебя к ответу за то, что ты дерзнул обойти его?
Но Аюб, на которого ярость Тсамани не произвела ни малейшего впечатления, только развел пухлыми руками:
– А откуда мне было знать это, коль Аллах не создал меня всезнающим? Тебе следовало раньше предупредить меня. Так я и отвечу паше, если он станет спрашивать. Асад справедлив.
– И за трон Стамбула не хотел бы я быть на твоем месте, Аюб.
– А я на твоем, Тсамани: в тебе вся желчь разлилась от злости.
Они стояли, пожирая друг друга горящими глазами, пока дадал не призвал их вернуться к делу.
– Теперь цена невольницы тысяча сто филипиков. Ты признаешь себя побежденным, о визирь?
– Такова воля Аллаха. У меня нет полномочий платить больше.
– В таком случае за тысячу сто филипиков, Аюб, она…
Однако на этом торгам не суждено было закончиться.
Из густой толпы любопытных, собравшихся у ворот, раздался решительный голос:
– Тысяча двести филипиков за франкскую девушку.
Дадал, полагавший, что предел безумия уже позади, застыл, разинув рот от изумления. Чернь, охваченная самыми противоречивыми чувствами, насмешливо улюлюкала и ревела от восторга. Тсамани и то несколько повеселел, увидев, что в состязание вступил новый претендент, который, возможно, отомстит за него Аюбу. Толпа раздалась, и на открытое пространство крупными шагами вышел Сакр-аль-Бар. Его сразу узнали, и боготворившая корсара толпа принялась громко выкрикивать его имя.
Это берберийское имя ничего не говорило Розамунде. Стоя спиной к воротам, она не могла видеть его обладателя. Но она узнала голос, и ее охватила дрожь. Она ничего не понимала в торгах и не догадывалась, почему заинтересованные стороны пришли в такое волнение. Почти бессознательно она задавалась вопросом, какие гнусные цели преследует Оливер, но теперь, услышав его голос, она все поняла. Оливер скрывался в толпе, выжидая, пока один из конкурентов не победит, и теперь вышел, чтобы купить ее для себя. Розамунда закрыла глаза и взмолила Бога, чтобы Он не дал ему преуспеть. Она смирится с чем угодно, кроме этого. Нет, она не доставит ему удовольствия довести ее до самоубийства и не вонзит кинжал в сердце, как несчастная испанка. От ужаса она едва не потеряла сознание. На миг ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Но головокружение быстро прошло, и, очнувшись, она услышала громоподобный рев толпы: «Маш Аллах! Сакр-аль-Бар!» – и суровый голос дадала, призывающего к тишине.
– Слава Аллаху, посылающему столь щедрых покупателей! – воскликнул дадал. – А что скажешь ты, о Аюб?
– Ну? – Тсамани насмешливо улыбнулся. – В самом деле, что?
– Тысяча триста. – Дрогнувший голос Аюба звучал неуверенно.
– Еще сто, о дадал, – спокойно произнес Сакр-аль-Бар.
– Тысяча пятьсот! – выкрикнул Аюб, дойдя не только до предела, назначенного госпожой, но и исчерпав все деньги, бывшие в ее распоряжении. К тому же теперь исчезла последняя надежда поживиться за счет Фензиле.
– Еще сто, о дадал, – проговорил бесстрастный, как сама судьба, Сакр-аль-Бар, не удостаивая дрожащего евнуха взглядом.
– Тысяча шестьсот филипиков! – громко выкрикнул дадал, скорее давая выход своему изумлению, нежели объявляя новую цену. Затем, совладав с собой, он благоговейно склонил голову и излился в сакраментальном признании: – Нет невозможного для воли Аллаха! Хвала тому, кто посылает богатых покупателей!
Аюб был настолько подавлен, что Тсамани, глядя на него, утешился в собственном поражении и ощутил сладость мщения, свершенного чужими руками.
– Что ты скажешь на это, о проницательный Аюб? – крикнул дадал.
– Скажу, – задыхаясь, отвечал евнух, – что раз по милости шайтана он имеет такие богатства, то он и должен победить.
Но едва приспешник Фензиле успел произнести эти оскорбительные слова, как огромная рука Сакр-аль-Бара опустилась на его жирную шею. Базар одобрительно загудел.
– Ты говоришь, по милости шайтана, бесполая ты собака? – грозно спросил корсар и так сжал шею Аюба, что тот скорчился от боли.
Голова евнуха клонилась все ниже, наконец тело его обмякло, и он, извиваясь, распростерся в пыли.
– Как мне научить тебя, отец нечистот, подобающему обхождению? Придушить или вздернуть твою рыхлую тушу на дыбу?
Говоря так, Сакр-аль-Бар водил физиономией не в меру заносчивого евнуха по земле.
– Смилуйся! – вопил Аюб. – Смилуйся, о могучий Сакр-аль-Бар! Ты ведь и сам взыскуешь милости Аллаха!
– Откажись от своих слов, падаль! При всех признай себя лжецом и собакой!
– Отказываюсь, отказываюсь! Я грязно солгал! Твое богатство – награда, посланная Аллахом за славные победы над неверными!
– Высунь свой злоречивый язык, – приказал Сакр-аль-Бар, – и слижи прах под моими подошвами. Высунь язык, говорю я!
Подгоняемый страхом Аюб повиновался, после чего Сакр-аль-Бар отпустил его.
Под общий смех и издевательства несчастный наконец поднялся на ноги; он задыхался от забившей рот пыли, и его посеревшее лицо дрожало, как студень.
– А теперь вон отсюда, пока мои ястребы не вцепились в тебя когтями. Пошевеливайся!
Аюб поспешил ретироваться, сопровождаемый едкими насмешками толпы и колкими замечаниями Тсамани. Сакр-аль-Бар повернулся к дадалу.
