Селия Рис - Пираты
— Помнится, под началом Ситцевого Джека [35] служили две молодые бабенки, — подал голос Игнациус Пеллинг. — Как же их звали-то, дай бог памяти? Ага, вспомнил! Мэри Рид и Энн Бонни. Ох и лихие были девки, ни в чем мужикам не уступали! И одежду мужскую носили, и по вантам бегали, что твои мартышки, и вахту наравне со всеми отстаивали.
— Мы тоже можем! — ухватилась я за слова боцмана, как за спасительную соломинку. — Я имею в виду, одеваться по-мужски, нести вахту, драить палубу и работать, не отставая от других. В том сундуке с одеждой, который вы принесли с собой, наверняка найдется что-нибудь подходящее для нас обеих. Мое детство прошло в порту, и я неплохо разбираюсь в снастях и такелаже. А если чего не знаю или не умею, быстро научусь и научу Минерву. Мы молоды, сильны и выносливы. Мы вас не подведем, дайте нам только шанс это доказать!
— Но учтите, — предупредил Брум, — что обманывать команду я не намерен. Парни должны знать, кто вы такие. Пусть все будет ясно с самого начала, а дальше уж им решать. Что скажете, друзья? — повернулся он к спутникам. Кросби утвердительно кивнул, а Пеллинг пожал плечами. Заметно повеселев, Адам снова обратился к нам: — Очень хорошо! Завтра утром мы заберем вас с собой и представим всему экипажу. — Поднявшись на ноги, он обменялся теплым рукопожатием со мной и Минервой, поблагодарил Филлис за гостеприимство, а на прощание добавил: — Даю слово приложить все усилия на сходке, чтобы вас приняли.
Гости допили вино и ушли, а мы улеглись спать. Шумный гвалт за стенами хижины постепенно утих, и до наших ушей доносились лишь отдельные возгласы и взрывы хохота. Все уже допились до последней стадии, когда отказывает язык и человеческая речь становится похожей на обезьянье гуканье. Близился рассвет, но сна у меня не было ни в одном глазу. Я не видела лица Минервы, но слышала ее дыхание и знала, что она тоже не спит. Потянувшись к ней и нащупав в темноте ее руку, я шепотом, чтобы не разбудить Филлис, спросила:
— Ты уверена, что действительно хочешь пойти со мной? Подумай! Еще не поздно отказаться и остаться с матерью. Ты вовсе не обязана меня сопровождать.
— А мне сдается, что обязана, — прошептала в ответ Минерва. — И чем дольше я думаю, тем яснее вижу, что приняла правильное решение. Да и как я отпущу тебя одну? А о Филлис не беспокойся: мать каждый день твердит, что здесь ей так хорошо, будто в родной дом вернулась. Я же родилась рабыней на плантации, и возвращаться мне некуда!
— Брум считает море своим домом.
— И не только он один, — заметила Минерва. — Море открыто для всех наций и народов. Мне кажется, оно и нам с тобой придется по нраву. Я жажду повидать мир, найти свое место в нем и не хочу до конца жизни прозябать в этих лесах, дрожа от страха и постоянно гадая, когда заявятся охотники с собаками, чтобы перебить нас всех или снова обратить в рабство.
Я приподнялась и посмотрела на нее. Голос Минервы звучал твердо и уверенно, даже несколько грубовато, но лицо ее в предрассветных сумерках было мокрым и блестело от слез.
— Может, все-таки останешься? — предприняла я последнюю попытку, не слишком надеясь на успех. — Что бы ни говорила Филлис, она все равно будет скучать и горевать без тебя. Мне-то проще: меня тут ничто не удерживает.
— Рано или поздно, но детям всегда приходится расставаться с родителями, — внезапно заговорила Филлис, которую мы считали спящей. — Таков закон природы. Ступай с Нэнси, доченька, и ни о чем не жалей. Я не пропаду. Герой — хороший человек и мой друг. Он обо мне позаботится. А я буду ждать и верить, что в один прекрасный день ты вернешься и…
Голос ее дрогнул и сорвался, как будто в легких не хватило воздуха, чтобы закончить фразу.
— Я обязательно вернусь, — прошептала Минерва. — Клянусь, мамочка!
Мы понимали, что дать клятву куда легче, чем исполнить, и одному Богу известно, суждено ли нам встретиться вновь, но человек так устроен, что часто цепляется за пустые слова, закрывая глаза на суровую реальность. Вот и мы повели себя совершенно по-детски, наперебой фантазируя, как вернемся сюда в блеске богатства и славы и какие замечательные подарки привезем. Филлис тоже все понимала, но старательно подыгрывала нам, обещая, что устроит в нашу честь такой пир, какого еще свет не видывал.
Наутро мы завязали пучком подрезанные и зачесанные назад волосы, перетянули свои девичьи груди, надели мужские рубахи и штаны с ширинкой на пуговицах, вооружились тесаками и ножами и превратились в заправских пиратов. Но только внешне, как очень скоро выяснилось. Прощаясь с матерью, Минерва не выдержала и расплакалась, а еще через минуту мы дружно рыдали все втроем, тесно обнявшись и орошая горькими слезами земляной пол хижины. Ну, Филлис и Минерва — это понятно. Мать оплакивает разлуку с дочерью, дочь оплакивает разлуку с матерью, а я-то чего реву? Но тут я вспомнила, что вообще не знала своей матери, и разрыдалась еще сильнее.
ЧАСТЬ V
ДЕРЗКИЕ И ОТВАЖНЫЕ
20
— Вот это да! — потрясенно воскликнул Брум, когда мы предстали перед ним уже переодетые, с тесаками на поясе и узелками с немудреными пожитками через плечо. Он несколько раз обошел нас, придирчиво осмотрел со всех сторон, сдвинул на затылок шляпу и во всеуслышание объявил: — Лопни мои глаза, если я когда-либо встречал пару таких же молодых ребят, более достойных вступления в Береговое братство! — С энтузиазмом хлопнув меня по спине и отечески обняв за плечи Минерву, Адам понизил голос и громким шепотом предупредил: — Держитесь рядом со мной, далеко не отходите. Ох, девушки, до чего же мне не терпится услышать, что скажет наш уважаемый врач мистер Грэхем!
Отраженные морской гладью и белым песком пляжа солнечные лучи слепили глаза, и мне пришлось сощуриться, чтобы разглядеть, что творится на берегу полумесяцем вдающейся в сушу бухты. Массивный корпус пиратского корабля возвышался над копошащимися вокруг него людьми подобно библейскому левиафану. Кренгование [36] — исключительно важное и ответственное занятие, и пираты трудились так же усердно и добросовестно, как муравьи или пчелы. Одни сдирали деревянными скребками ракушки и водоросли, наросшие толстым слоем ниже ватерлинии, другие обрабатывали уже зачищенные места, конопатя и промазывая смолой швы, отрывая и заменяя подгнившие и изъеденные древоточцами доски обшивки. Бывшая «Салли-Энн» преображалась на глазах, вновь обретая прочность, надежность и мореходные качества. Кстати говоря, я увидела на берегу немало знакомых лиц из прежнего экипажа, в том числе старого Габриэля Гранта, служившего на ней плотником. Он перенес на берег инструменты и оборудование и устроил мастерскую под парусиновым тентом. Склонясь над верстаком и по колено утопая в опилках, Грант ловко орудовал рубанком, распространяя вокруг неповторимый смолистый аромат свежеструганого дерева.
