Юрий Шестера - Наследник поручика гвардии
Как бы в подтверждение его слов фрегат тряхнуло так, что все на мостике чуть не попадали с ног, хотя и цепко держались за планширь[67]. Штормовые стаксели при отсутствии ветра обвисли, и судно окончательно лишилось хода, превратившись в игрушку разбушевавшейся стихии. Перо руля стало болтать из стороны в сторону, и рулевой уже был не в силах удерживать штурвал.
— Вестовой, помоги рулевому! — приказал Петр.
Тот бросился по уходящему из-под ног мостику к штурвалу. Петр боковым зрением все-таки заметил, как командир вроде бы незаметно для него показал большой палец старшему офицеру. А что еще может быть более значительным для юного мичмана, чем пусть и негласная, но похвала командира фрегата, на которого он смотрит, как на Бога?!
— Хоть бы не оборвался штуртрос![68] — едва ли не простонал старший офицер, глядя на рулевого и вестового, пытавшихся изо всех сил удержать штурвал, рвущийся из рук. — Тогда все — конец!
— Одна надежда на то, Григорий Данилович, что «глаз бури» имеет ограниченные размеры, — заметил командир, подбадривая капитан-лейтенанта, хотя у самого засосало под ложечкой.
И словно в подтверждение его слов пронесся порыв ветра, а за ним и последующие, подгоняя быстро несущиеся тучи. Толчея прекратилась. Гигантские валы снова покатились один за другим, а наполненные ветром штормовые стаксели позволили поставить фрегат под нужным углом.
— Слава богу! — перекрестился старший офицер. — Бедлам наконец-то закончился.
— Вы, Григорий Данилович, радуетесь так, как будто мы уже вышли из зоны действия тайфуна, — впервые после появления на мостике улыбнулся командир.
— Лучше уж этот разгул стихии, Иван Семенович, чем непредсказуемость ужасной толчеи, от которой фрегат прямо-таки стонал, как живое существо, — пояснил капитан-лейтенант.
— Вам бы, Григорий Данилович, да оды писать, — по-доброму усмехнулся Унковский.
— Одно другому не помеха, Иван Семенович, — смутился старший офицер, покосившись на вахтенного офицера, который усердно вглядывался в очередную волну, накатывающую на фрегат, как будто она чем-то отличалась от других таких же.
«А ведь действительно поэтичен наш старший офицер, — уважительно думал в тот момент сам Петр. — Вон как сумел сравнить фрегат с живым существом!»
Раздался бой склянок, и тут же на мостик, ходящий ходуном, поднялся лейтенант Ведерников.
— Господин капитан первого ранга! — стараясь удержать равновесие, обратился он к командиру. — Разрешите сменить на вахте мичмана Чуркина?
Командир испытующе посмотрел на лейтенанта.
— Вы опытный вахтенный офицер, Константин Васильевич. Однако мичман Чуркин уже успел приспособиться к этим чрезвычайным условиям, — он кивнул на бушующее море. — А посему считаю целесообразным продлить его вахту до выхода «Аскольда» из зоны тайфуна. Вы не возражаете, Григорий Данилович?
— Я, безусловно, согласен с вашим решением, Иван Семенович, — поддержал командира старший офицер. — Думаю, оно относится и ко всей вахтенной смене?
— Естественно, Григорий Данилович. Так что пока отдыхайте, Константин Васильевич, — велел капитан и вдруг улыбнулся: — Если только можно это назвать отдыхом в такой свистопляске.
— Есть! — коротко ответил лейтенант и без особого сожаления покинул мостик.
А старший офицер, перегнувшись через ограждение, громко, перекрывая рев ветра и шум шторма, прокричал вахтенному унтер-офицеру:
— Вахта продолжается до окончания тайфуна!
— Есть, ваше благородие! — так же громко ответил старый служака.
Петр был горд. Еще бы! Сам командир признал его способность управлять фрегатом в таких экстремальных условиях…
Но вот ураганный ветер стал стихать, тучи поредели и уже не неслись, как оглашенные, высота волн явно уменьшилась — фрегат выходил из зоны тайфуна. А еще через некоторое время ветер так же неожиданно, как и налетел, стих, небо прояснилось окончательно, и на смену гигантским волнам пришла крупная зыбь, как бы напоминая о пережитом кошмаре.
На мостике все сняли штормовые накидки, и вахтенный вестовой отнес их для просушки.
— Ну что же, Григорий Данилович, — облегченно вздохнул командир, — производите смену вахты. И еще: прошу вас организовать проверку всех помещений судна на возможное наличие течи, а также состояние креплений набора его корпуса. А вы, Петр Михайлович, поставьте фрегат под все паруса.
— Есть поставить фрегат под все паруса! — воодушевленно отчеканил Чуркин.
Под трели боцманских дудок, призывавших матросов вахтенной смены к отдаче гитовов, капитан с чувством облегчения спустился с мостика. Фрегат и его команда с честью выдержали нелегкое испытание. А что еще может быть дороже для их командира?
* * *Повреждения, нанесенные фрегату тайфуном, оказались более значительны, чем предполагал командир, и он всю зиму ремонтировался в Нагасаки. Мастера местного адмиралтейства усиливали расшатанный корпус, заменяли кницы, и удивлялись, как это русские смогли дотянуть с таким измочаленным штуртросом до Нагасаки…
— Хорошие новости, Петруша! — приветствовал Илья друга. — Скоро идем в Хакодате, что на южном берегу самого северного японского острова Хоккайдо.
— Уж не сорока ли на хвосте принесла эту новость? — обрадованно спросил тот.
— Не угадал! — снисходительно улыбнулся Илья. — Лейтенант Ведерников, который состоит в приятельских отношениях с Астаховым, штабс-капитаном корпуса флотских штурманов.
— А какая нелегкая тащит нас на самый северный остров Японии? Ты случайно не в курсе?
— Случайно в курсе. Генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев-Амурский прибыл в Хакодате на колесном пароходе-корвете «Америка» из Николаевска-на-Амуре, и «Аскольд» направляется в его распоряжение.
— Вот здорово!
— Чему ты радуешься? — удивился Илья.
— Как это чему?! — воскликнул Петр. — Ведь от Хоккайдо до Уссурийского края рукой подать! — он поправился. — По дальневосточным меркам, конечно. А мой дед еще полвека тому назад мечтал увидеть эти места, мимо которых проплывал на «Надежде» и которые в те времена назывались Тартарией.
— Тартарией?! Почему же тогда пролив между этой самой Тартарией и Хоккайдо с Сахалином называется Татарским, а не Тартарским, как-то логически напрашивается само собой? — недоумевал Илья.
— Ты прав. По этому поводу дед объяснял мне, что «тартарары» — это нечто, связанное с преисподней. Наверное, этот дикий и далекий край, находящийся на самом что ни на есть краю света, так и ассоциировался у наших предков с ней. Но со временем это неблагозвучное название пролива трансформировалось в другое, более понятное и близкое русскому человеку.
