Чарльз Кингсли - Вперед, на Запад!
— Ступайте, сэр! Вы — дворянин, а я — дочь горожанина. Вам следует помнить об этом — воскликнула бедная Рози, наконец овладев собой, — и не показывайтесь мне больше на глаза, — и она бросилась прочь из комнаты.
— Ваш раб подчиняется вам, сударыня, и целует ваши руки и ноги навеки, — ответил лукавый испанец и, приведя себя в порядок, спокойно вышел из дома. Она же, бедная дурочка, следила за ним из верхнего окна, и ее сердце невольно сжалось, когда она заметила его веселый и беззаботный вид.
Глава одиннадцатая
ОБЕД ВО ДВОРЦЕ ЭННЕРИ
В большом зале замка Эннери шло пиршество.
В то время как все ели и пили, Рози Солтэрн и дон Гузман, делая вид, что не замечают друг друга, усиленно следили один за другим. При этом Рози пришлось быть очень осторожной, так как за столом был не только ее отец: как раз против нее сидели Вильям Карри и Артур Леджер, лейтенанты ирландской армии, приехавшие в отпуск несколько дней тому назад.
Дон Гузман и Рози Солтэрн не обменялись ни словом за последние шесть месяцев, хотя встречались много раз.
Испанец не избегал ее общества, но он признал негодной свою первоначальную тактику и теперь стал применять другую, гораздо более опасную. Спокойно и ненавязчиво он показывал ей, что может обойтись без нее, а она, бедная дурочка, тотчас начала спрашивать себя: почему? Шаг за шагом она была доведена до того, что стала домогаться того самого человека, которым пренебрегла когда-то.
В тот день за столом в Эннери она почувствовала себя ужасно уставшей от маски, которую носила. Дон Гузман прочел это в ее беспокойном печальном взоре и, решив, что она уже достаточно наказана, стал украдкой поглядывать на нее, нисколько не смущаясь, когда замечал, что, встречая его взгляд, она опускает глаза. Он видел, как ее молчаливость и рассеянность возрастают и как румянец вспыхивает на ее щеках. Тогда он притворился таким же печальным и рассеянным и продолжал на нее поглядывать, пока не заметил, что она смотрит на него.
Теперь он знал, что добыча поймана. Дон Гузман ликующе рассыпался, как соловей на ветке, историями, шутками, меткими словечками и тотчас же сделался душой общества, самым очаровательным собеседником.
Прекрасное зрелище являла в тот день терраса Эннери: дамы в пышных нарядах прогуливались по две и по три взад и вперед перед великолепным домом или любовались парком с его старыми дубами, оленями и спокойной, замкнутой в своих берегах рекой, расстилающейся внизу, как озеро. Все шутили, смеялись; рассматривали платья друг друга и сплетничали о своих мужьях и слугах. Только Рози Солтэрн держалась в стороне; ей хотелось спрятаться в угол и плакать или смеяться — она сама не знала.
— Развеселитесь, дитя, — сказала леди Гренвайль, подходя к ней. — Мы просим вас спеть нам.
Рози что-то ответила, сама не зная что, и механически повиновалась. Она взяла лютню и села на скамью перед домом, а все остальные сгруппировались вокруг нее.
Рози пропела старую балладу, почти не слыша ни слов, ни музыки. Как только она кончила, раздался ровный голос с иностранным выговором:
— На Востоке говорят: соловей поет для розы, а Девон более счастливый — обладает и соловьем и розой в одном лице.
— У нас в Девоне нет соловьев, дон Гузман, — сказала леди Гренвайль, — но наши маленькие дрозды поют, как вы слышите, достаточно сладко, чтобы удовлетворить всякий слух. Но что заставило вас так рано покинуть мужское общество?
— Эти письма, — ответил он, — мне их только что вручили и, так как они зовут меня домой, в Испанию, я пожалел потерять хотя бы мгновение вдали от этого восхитительного общества, которого я так скоро буду лишен.
— В Испанию? — спросило полдюжины голосов.
— Да, и оттуда в Индию. Мой выкуп прибыл и вместе с ним — предложение службы. Я буду правителем Ла-Гвайры[110] в Каракасе. Поздравьте меня с повышением.
Туман застлал взгляд Рози. Как пылают ее щеки! Каждому должно быть заметно. Чем бы отвлечь от себя внимание? И с той нервной поспешностью, которая заставляет людей говорить и говорить глупости, она спросила:
— А где находится Ла-Гвайра?
— На полдороге вокруг света на берегу Антильского моря. Восхитительное место на земле и восхитительнейший дом правителя. В пальмовом лесу у подножия горы в восемь тысяч футов вышиною; мне будет не хватать там только жены.
— Я не сомневаюсь, что вы сумеете убедить какую-нибудь прекрасную севильскую[111] леди сопровождать вас туда, — сказала леди Гренвайль.
— Благодарю, милостивая сударыня, но с тех пор, как я имею счастье знать английских леди, я начал думать, что они — единственные на земле, на которых стоит жениться.
Какая-то дама вмешалась в разговор и сделала банальное замечание о ревности испанских мужей.
— Миледи, — вспыхнув, сказал дон Гузман, — поверьте мне, что все это лишь измышления невежд. Если мы более ревнивы, чем другие народы, то это потому, что мы любим более страстно. Я могу рассказать вам ряд историй о постоянстве и преданности испанских мужей даже в Индии, настолько необыкновенных, как будто их выдумал сам рассказчик.
— Тогда мы умоляем вас подарить нам одну из этих историй на прощанье.
Рассказывание в те старинные времена, когда книги были редки, было общепринятым развлечением, и так как искусство испанца в этой области было хорошо известно, все дамы столпились вокруг него, слуги принесли стулья и скамьи, а дон Гузман начал рассказывать длинную и трогательную историю о прекрасной испанке, похищенной влюбленным в нее индейским вождем, и о ее муже, который предпочел умереть, оставаясь вблизи нее, чем бежать и спасти свою жизнь.
Дон Гузман рассказывал для Рози Солтэрн. Время от времени он прозрачными намеками давал ей понять, что говорит для нее. Лицо бедной девушки стало малиновым от удовольствия, и она совершенно предалась очарованию. Он все еще любит ее: быть может, он знает, что она его тоже любит. Он должен узнать это когда-нибудь. Теперь она чувствовала, что нет спасения, и была почти рада этому. О, почему так скоро кончился рассказ? Она охотно слушала бы его до самой полуночи. Но она была достаточно умна, чтобы хранить свою тайну про себя, и сидела позади других с жадно горящими глазами и скромно поджатыми губами, преисполненная странного и нового ощущения счастья или несчастья — она сама не знала.
Между тем благодаря устройству дома Карри через окно зала видел и слышал большую часть происходившего.
— Как строит глазки Рози этот испанский крокодил, — шепнул Билль молодому Леджеру.
— Что ж тут удивительного?
