Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания
— Роман, помогай. Ничего не выходит. Напиши мне хоть две задачи.
Роман не отвечал. Тогда я снова чуть слышно сказал:
— Не будь свиньей! Помоги.
Ромка, не оборачиваясь ко мне, кивнул головой. Я облегченно вздохнул. Сейчас поможет! Я видел, как Ромка взял чистую бумагу и принялся переписывать на нее уже решенные им задачи. Это заняло не более пяти минут, потом все так же, не поворачивая головы, он начал незаметными движениями толкать листок по направлению ко мне. Я скосил глаза и уже собирался накрыть его ладонью, как услышал голос Кирилла Платоновича:
— Микешин, Сергеев! Встать!
Касьянов подошел к нашему столу и взял оба листка, написанные Ромкой.
— Вы что, учиться сюда пришли или списыванием заниматься? Списывать дома можете, а здесь этого не полагается. Учиться надо! Безобразие! И этим занимаются серьезные люди, будущие штурманы, комсомольцы! — гремел Касьянов.
Мы стояли как провинившиеся школьники, красные, опустив головы. Сахотин, сидевший сзади нас, громко хихикнул.
— Молчать! — закричал Касьянов, возмущенный поведением Сахотина. — Уж кому бы смеяться, только не вам, Сахотин! Сдавайте работы. А вам, — Кирилл Платонович повернулся ко мне и Ромке, — я ставлю «неуд».
Этого мы не ожидали. Когда кончился урок и Кирилл Платонович вышел, я обратился к Ромке.
— Ты меня извини, — смущенно сказал я, — я ведь не хотел.
— Ладно, знаю, — отмахнулся от меня Ромка, — глупо получилось.
К нам подошел Коробов.
— Вот что, друзья, — сказал он, — больше этого мы терпеть не будем. Комсомольская организация уже не раз ставила вопрос о том, что нужно прекратить эту практику обманов. Тебе, Микешин, не раз делали замечания, а ты все продолжаешь. Мы разберем этот случай на бюро.
— А что особенного? Подумаешь! — сказал подошедший Сахотин. — Сергеев хотел помочь Микешину. Правильно. Касьянов психанул — и все.
— Ну, о тебе вопрос особый. Тебе с твоими взглядами вообще не место в комсомоле.
— Не ты меня принимал, не ты и исключать будешь. Кроме того, и не за что, — нагло смотря на Коробова, ответил Сахотин.
— Конечно, не я, а организация. Ты только посмотри: все твои товарищи в последних рядах по учебе. Поменьше бы по Невскому шатались!..
— Это уже не твое дело, где мне свободное время проводить. У товарищей свои головы на плечах. А то, что я учусь не очень хорошо, — это мое личное дело. Когда захочу, буду и отлично учиться.
— Ну хорошо, Сахотин, хватит. Я тебя предупредил. Смотри, может кончиться плохо.
— Ладно, не пугай.
Мы с Ромкой не проронили ни слова. Вопрос ставят на бюро. Значит, дело серьезное. Мне было неприятно, что из-за меня пострадает Ромка. Собственно, он уже пострадал — получил у Кирилла Платоновича «неуд», хорошо зная его предмет. А какое еще решение вынесет бюро? Ромка, видимо, тоже был огорчен. Он сидел молча, подперев кулаками голову, и смотрел прямо перед собой.
— Ты, Микешин, брось, не расстраивайся. Все обойдется, — хлопнул меня по плечу Сахотин. — Неумело действуете. Учитесь у меня. Никогда не попадаюсь! — захохотал он.
Я ничего ему не ответил. Сейчас заступничество Сахотина мне было неприятно. Его слова почему-то уже не казались такими правильными, как раньше. Когда мы ехали в трамвае из техникума домой, Ромка сказал:
— Надо прямо сказать, получилось скверно. Я тебя, Игорь, не виню, конечно, но все же… Так запустить теорию корабля, чтобы не решить этих простых задач! Непонятно.
Я пытался оправдываться, но Ромка ничего не хотел слушать. Главным виновником моих бед он считал Сахотина.
2Через несколько дней нас вызвали на расширенное бюро комсомольской ячейки. Присутствовал на бюро и сам Папа. Коробов доложил о том, что произошло на уроке Касьянова. Сказал о том, что близко переходные экзамены, а успеваемость упала, что у нас имеется группа учащихся, которая тянет весь класс назад. Встал секретарь — старшеклассник Щербовский:
— Сергеев! (Ромка вскочил.) Объясни бюро свой поступок. Ты знал, что комсомол не признает такой помощи и строго ее осуждает?
— Знал.
— Ты согласен, что такой помощью ты приносишь только вред, помогаешь делать неучей?
— Согласен.
— Так почему же ты все-таки написал Микешину шпаргалку?
Ромка помолчал, потом пригладил свой хохолок и заговорил:
— Микешин — мой товарищ. Больше даже — друг. Он попросил меня помочь. Я не мог ему отказать. И написал…
— Садись. Ясно. Микешин! (Я поднялся.) Скажи, Микешин, а как ты смотришь на свой поступок?
— Во всем виноват я. Я попросил Сергеева помочь. Он не виноват.
— Кто виноват, мы посмотрим. Но как ты, комсомолец, решился на обман? Обманом хотел получить хорошую оценку? Не лучше ли было честно заявить Кириллу Платоновичу, что ничего не знаешь? Подучить и сдать снова.
Говорить мне было нечего. Щербовский был совершенно прав. Выступили еще несколько человек. Все говорили о том, что такие поступки позорят весь класс.
Попросил слова Бармин:
— Я видел настоящую морскую дружбу. Видел, когда человек бросался за борт, чтобы спасти товарища. Видел, когда он отдавал последнюю каплю воды умирающему от жажды другу. Видел, как люди гибли сами, снимая команду с терпящего бедствие судна. Это называется настоящей морской дружбой. А вот то, что сделал Сергеев, — это ложное чувство товарищества. Именно ложное. Такое чувство можно только осуждать. Он не помог, а, наоборот, повредил Микешину. Помогать отстающему товарищу нужно, да не так. Заниматься с ним, объяснять ему непонятное. Но Микешин не отстающий, он — лодырь. Да, лодырь. Я знаю его способности и потому не стесняюсь его называть так.
Я готов был провалиться. Дмитрий Николаевич говорил правду. После Бармина снова выступил Коробов:
— Я прошу обратить внимание на Сахотина. Прямых нарушений у него, правда, нет. Он действует хитро и в своих проделках еще не попадался, но я считаю, что он разлагающе, действует на товарищей, в частности на Микешина. Я говорил с Сахотиным, но он и слушать ничего не хочет. Считает себя правым и на все смотрит вот как: в течение года заниматься не нужно совсем; подсказка и обман — помощь товарищу; настоящий моряк — фуражка с огромным козырьком, трубка, роба и вызывающее поведение. Результаты его влияния налицо. Я предлагаю сделать ему последнее предупреждение, — закончил Коробов.
— Верно, Коробов. Даже у нас в четвертом классе заметили этого горе-моряка. Мы поговорим с ним, посмотрим, как он будет вести себя на практике, и сделаем выводы, — сказал Щербовский, закрывая собрание.
Решение бюро было очень мягким. Нам обоим поставили «на вид», а с меня, кроме того, взяли слово — повысить успеваемость. Домой я шел один. Ромка остался в библиотеке. Я вспомнил Бакурина и с горечью подумал: «Не сдержал обещания! Наверное, Лев Васильевич покраснел бы за меня, если бы присутствовал на бюро».
