Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII
У короля вырвался нервный крик, и он с занесенной как бы для удара рукой сделал несколько шагов по направлению к Гардинеру. Но вдруг он почувствовал, что его удерживают за руку. Это была Екатерина.
— Ох, мой супруг, что бы он ни сделал, пощадите его! — прошептала она. — Ведь все же он — пастырь Божий, и если он и подлежит каре за свои поступки, то его священное одеяние должно служить ему защитой.
— Ах, ты просишь за него? — воскликнул король. — Право, моя бедная жена, ты и не подозреваешь, как мало оснований у тебя чувствовать жалость к нему и просить для него моей милости!… Но ты права, я почту рясу на нем и позабуду о том, какой высокомерный и коварный человек скрывается под нею… Однако берегитесь, пастырь, снова напомнить мне об этом!… Вам не избегнуть тогда гнева, и я буду так же мало милостив к вам, как должен быть, по вашим словам, по отношению к другим злодеям. И так как вы — пастырь, то проникнитесь всей серьезностью своих обязанностей и всей святостью своего призвания. Ваш епископский престол в Винчестере, и я полагаю, что ваш долг зовет вас туда. Мы не нуждаемся в вас более, так как архиепископ кентерберийский снова возвращается к нам и будет исполнять при нас и при королеве обязанности своего сана. Прощайте! — Он отвернулся от Гардинера и, опираясь на руку Екатерины, вернулся к своему креслу. — Кэт, — сказал он, обращаясь к королеве, — на вашем небосклоне только что появилось мрачное облачко, но, благодаря вашей улыбке и вашему невинному лицу, оно без вреда миновало. Мне кажется, я обязан за то особенной благодарностью вам, и мне очень хочется оказать вам какую-нибудь услугу. Нет ли чего-нибудь, что доставило бы вам, Кэт, особенную радость?
— Конечно есть, — с искренней правдивостью отозвалась королева. — В моей душе горят два сильных желания.
— Назовите мне их, Кэт, и, клянусь Богом, если королю возможно исполнить их, то я сделаю это.
Королева схватила за руку Генриха и, прижав ее к своей груди, сказала:
— Государь, сегодня вам принесли для подписания восемь смертных приговоров. О, сделайте из этих восьми преступников восемь счастливых и благородных верноподданных! Научите их любить своего короля, которого они поносили! Научите их детей, жен и матерей молиться за вас, возвратившего их отцам, сыновьям и мужьям жизнь и свободу!…
— Пусть будет так! — весело воскликнул король. — Пусть сегодня моя рука только покоится в вашей, и я избавлю ее от труда поставить эти восемь подписей. Эти восемь злодеев помилованы и сегодня же будут свободны!
Королева с восторженным возгласом прижала к губам руку короля, и ее лицо просияло выражением чистого счастья.
— Какое же ваше второе желание? — спросил Генрих.
— Мое второе желание тоже молить о свободе для бедного узника, — улыбаясь ответила королева, — оно молит свободы для сердца человека, ваше величество.
Король рассмеялся.
— Для сердца человека? Разве оно так-таки и бегает по улицам, что его можно поймать и водворить в темницу?
— Вы нашли его, ваше величество, и заключили его в груди вашей дочери. Вы намерены заковать в узы сердце Елизаветы и вопреки всем законам природы хотите отказать ей в свободном выборе. О, государь, этим вы больно задели не только принцессу Елизавету, но и меня самое. Вы хотите повелевать сердцем женщины, прежде чем оно полюбило; вы сперва справляетесь о родословном дереве и рассматриваете герб, а затем уже человека!
— О, женщины, женщины, какие вы несмышленые дети! — смеясь воскликнул Генрих. — Вопрос идет о троне, а вы думаете о своем сердце! Но пойдем, Кэт, объясните мне подробнее все, и я не возьму своего слова обратно, так как дал вам его от чистого сердца.
Генрих взял супругу под руку и, опираясь на нее, стал медленно прогуливаться с нею по аллеям. Придворные дамы и кавалеры в благоговейном молчании следовали за ними на почтительном расстоянии, и никто из них даже не подозревал, что эта великолепная женщина, так гордо выступавшая впереди, только что избегла грозившей ей смертельной опасности и что этот человек, с такой преданной нежностью опиравшийся на ее руку, несколько часов тому назад решил погубить ее.
Король и королева мирно прогуливались в сопровождении своей свиты, а в то же время два царедворца с понурыми и бледными лицами покинули королевский дворец, являвшийся для них потерянным раем. Мрачная злоба и ярая ненависть разрывали их души, но они должны были молча переносить их, должны были улыбаться и хранить беззаботный вид, чтобы не доставить пищи для злорадства придворных. Несмотря на то, что последние проходили мимо них с затуманенным взором, они чувствовали на себе их злобные взгляды, им казалось, что они слышат их злобный шепот, их иронический смех.
Наконец граф Дуглас и Гардинер пережили эти минуты, наконец дворцовые стены остались позади и они были по крайней мере на свободе и могли излить в словах всю ту муку, которая грызла их, могли разразиться горькими упреками, жалобами и проклятиями по адресу короля.
— Погибло! Все погибло! — глухо, как бы про себя, произнес граф Дуглас. — Все мои планы рухнули. Я пожертвовал церкви жизнь, состояние и даже родную дочь, и все напрасно! Как одинокий нищий, я безутешно стою на улице, и святая мать-церковь не обратит уже внимания на своего сына, любившего ее и пожертвовавшего ради нее собою, так как он был несчастен и его жертва была напрасна.
— Не отчаивайтесь! — торжественно воскликнул Гардинер. — Тучи стягиваются, но и снова рассеиваются, и после грозового дня снова наступает солнечный. Настанет и наш солнечный день, мой друг. Теперь мы уходим отсюда с посыпанной пеплом главою и подавленным сердцем, но, верьте мне, вернемся сюда с сияющим взором и радостно бьющимся сердцем. В наших руках заблестит пламенный меч Господнего гнева, и на нас будет пурпур, обагренный кровью еретиков, по воле Божьей принесенных нашему сердцу в качестве умилостивляющей жертвы. Господь бережет нас для лучшего времени и, верьте мне, друг, наше изгнание является лишь прибежищем, уготовленным для нас Господом Богом на печальное безвременье, к которому мы приближаемся.
— Вы говорите о печальном безвременье и тем не менее на что-то надеетесь, ваше высокопреосвященство? — мрачно спросил граф Дуглас.
— И тем не менее надеюсь! — со странной и страшной улыбкой произнес Гардинер и, наклонившись ближе к графу Дугласу, прошептал: — Королю осталось жить недолго. Он даже и не подозревает, как близка его смерть, и ни у кого не хватает мужества сказать ему это; но его врач доверил мне эту тайну. Его жизненные силы истощены, и смерть стоит у него за плечами.
— А когда он умрет, королевский престол займет его сын Эдуард, и эти еретики Сеймуры станут у кормила правления, — пожимая плечами, заметил граф Дуглас. — Неужели вы называете это надеждой, ваше высокопреосвященство?
