Ф. Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII
— Я — ваша противница? Разве не вы — мой властелин, мой супруг? Разве жена создана не для того, чтобы во всем повиноваться мужу? Муж создан по образу и подобию Божию, а жена создана по образу и подобию мужа! Жена — только второе «я» мужа, и он обязан внушать ей свой разум, свою волю и оберегать ее. Ваша обязанность наставлять меня на путь истины, а моя обязанность — повиноваться. А мне, как ни одной жене в мире, легко исполнять свои обязанности, потому что Бог был милостив ко мне и дал мне в мужья короля, мудростью и ученостью которого восхищается весь мир.
— Как ты мило льстишь, Кэт! — улыбаясь сказал король. — И как очаровательно стараешься ты скрыть правду! А правда в том, что ты сама — маленькая ученая жена, которой незачем учиться у других, так как ты, наоборот, сама могла бы поучить других!
— О, если бы это было так! — воскликнула Екатерина. — Я хотела бы весь мир научить любить моего короля так, как я люблю его, и быть ему верным и покорным так, как я верна ему.
При этих словах она обвила руками шею короля и, положив голову на его грудь, смотрела на него томным взором.
Генрих поцеловал ее и крепко прижал к своему сердцу. В эту минуту он не думал о том, что Екатерине грозит опасность; он думал только о том, что любит ее и что без нее его жизнь была бы скучна и пуста.
— Ну а теперь, мой супруг, — сказала Екатерина, нежно освобождаясь из его объятий, — после моей исповеди и полученного отпущения грехов, спустимся в сад, чтобы Божье солнце освежило и согрело наши сердца. Пойдемте! Кресло стоит наготове, а мухи, мотыльки, пчелы и комары уже разучили гимн, которым они будут приветствовать вас.
Смеясь и шутя она потащила Генриха в соседнюю комнату, где придворные и кресло на колесах стояли наготове. Генрих сел в свое парадное кресло, и его покатили по коридору и по мраморному скату прямо в сад.
Свежий зимний воздух дышал весенним теплом. Трава начинала застилать темные площадки; кое-где пробивались цветы, скромно выглядывая и как бы стыдясь своего преждевременного проявления. Солнце ласково светило, небо было ясное, голубое, а рядом с королем шла Екатерина — веселая, цветущая. Ее взоры все время были устремлены на супруга, а ее веселая болтовня звучала в его сердце, как мелодичная песня птички. И его сердце трепетало от удовольствия и радости.
Но чу!… Что за шум вдруг заглушил веселую болтовню Екатерины и что блеснуло там, в конце большой аллеи, куда направлялась королевская чета со своей свитой?!
То были марширующие солдаты, блестящие шлемы и панцири которых горели на солнце.
Один отряд солдат обложил выход аллей, другой сомкнутыми рядами двигался вперед. Во главе отряда находились Гардинер и граф Дуглас; рядом с ними шел лорд-лейтенант, начальник Тауэрской тюрьмы.
Лицо короля приняло гневное, мрачное выражение, а его щеки покрылись ярким румянцем. С юношеской горячностью поднялся он со своего кресла и пылающим взором смотрел на приближающееся шествие.
Королева схватила его за руку и прижала ее к своей груди.
— Ах, — тихо прошептала она, — защитите меня, мой супруг, мне становится страшно. Сюда идет мой враг, Гардинер, и я вся дрожу!
— Ты больше не будешь бояться его, Кэт! — сказал Генрих. — Горе тому, кто заставляет дрожать супругу короля Генриха! Я поговорю с Гардинером…
Почти оттолкнув в сторону королеву, Генрих быстро пошел навстречу приближавшемуся шествию, в приливе сильного гнева совершенно позабыв о боли в ноге. Жестом руки он приказал солдатам остановиться и, подозвав к себе Гардинера и Дугласа, резко спросил:
— Что вам здесь нужно и что означает это странное шествие?
Оба царедворца уставились испуганными взорами на короля и не смели отвечать ему.
— Ну, что же? — с возрастающим гневом спросил король. — Скажете ли вы мне наконец, по какому праву вы осмелились ворваться в мой сад во главе вооруженного отряда, в то время как я нахожусь в нем со своей супругой? Право, нет обстоятельств, извиняющих такое грубое забвение о благоговении, с которым вы обязаны относиться ко мне как вашему королю и повелителю, и меня очень удивляет, что вы, господин обер-церемониймейстер, нисколько не озаботились воспрепятствовать такой непристойности.
Граф Дуглас пробормотал что-то в виде извинения.
Но король не понял или не хотел понять его слова и продолжал:
— Старание оградить своего короля от всякой неприятности является первым долгом обер-церемониймейстера, а вы, граф Дуглас, как раз поступаете наоборот! Может быть, вы хотите доказать мне этим, что вам надоели ваши обязанности? В таком случае я увольняю вас от них, милорд, и, чтобы ваше присутствие не напоминало мне об этом неприятном утре, вы покинете двор и Лондон! Прощайте, милорд!
Граф Дуглас побледнел и, изумленно смотря на короля, неуверенно сделал несколько шагов назад. Он хотел говорить, но король повелительным жестом приказал ему молчать.
— А теперь несколько слов о вас, ваше высокопреосвященство! — сказал Генрих и с таким гневом и презрением посмотрел на Гардинера, что тот весь побледнел и потупился. — Что значит эта странная свита, с которой пастырь Божий является к своему королю? Не во имя ли христианской любви вы намерены устроить травлю в саду вашего короля?
— Ваше величество, вам известно, зачем я пришел, — вне себя сказал Гардинер. — Это произошло по приказанию вашего величества, повинуясь которому я, Дуглас и лорд-лейтенант Тауэра явились сюда, чтобы…
Видимо, Гардинер не хотел понять изменившийся образ мыслей короля, и это привело Генриха в настоящее бешенство.
— Не смейте продолжать! — крикнул он. — Как вы смеете оправдываться моими приказаниями, в то время как я с искренним изумлением спрашиваю вас о причине вашего прихода? Значит, вы хотите выставить своего короля лжецом, хотите оправдаться, взвалив все на меня?… Ах, выше высокопреосвященство, на этот раз вы сели на мель со своим планом, и я отрекаюсь и от вас, и от ваших глупых предприятий. Нет, здесь вам арестовывать некого, и, ей-Богу, если бы вы не ослепли, то сами увидели бы, что здесь, где гуляют король и его супруга, нет места лицу, которое могли бы искать вот те ищейки! Близость короля и королевы, как и близость Господа Бога, распространяет счастье и мир вокруг, и их величие освещает и осыпает милостями всякого, кто попадет в поле его лучей.
Гнев и обманутые надежды заставили Гардинера позабыть всякое благоразумие, и он воскликнул:
— Однако вы, ваше величество, хотели, чтобы королева была арестована; вы сами приказали это, а теперь, когда я явился исполнить вашу волю, вы отрекаетесь от меня!
У короля вырвался нервный крик, и он с занесенной как бы для удара рукой сделал несколько шагов по направлению к Гардинеру. Но вдруг он почувствовал, что его удерживают за руку. Это была Екатерина.
