Василий Тишков - Последний остров
— Уж который день не вижу тебя, Михаил Иванович. Где пропадаешь-то?
— В лесу. Где ж мне еще быть.
— Да, вид у тебя… Не заболел, случаем?
— Не жалуюсь… — уклончиво ответил Михаил, но, глянув в озабоченное лицо Парфена, присел к нему в тарантас. — Все в порядке. Ты ведь тоже, наверное, за посевную-то ни разу не выспался. Счас все прозрачные ходят. И у меня забот не меньше. Да еще это… Стыдно чего-то стало перед школярами, нельзя мне теперь от них отставать, вот и жму на всю железку. Слышал, девчонки-то поют:
Скоро Троица,
Зеленый лес покроется.
Испытанья на носу,
Надо подготовиться.
— Ну, тогда еще ничего. От науки не помрешь. Я вижу, форма на тебе с иголочки.
— А… форма хорошая. До осени поношу.
— Почему — до осени? — встревожился председатель.
— Да так уж… Ты пока никому не говори, Парфен Данилович. Планы мои на личном фронте переменились, еще в тот день, когда в райкоме утверждали кандидатом в партию. После бюро долго со мной беседовал один на один бывший военком. Он ведь теперь первым секретарем избран. Все о нашей деревне выспрашивал. И о тебе… Обо всех. Ну и сговорились мы с ним. В общем, поеду я осенью в техникум поступать. Решил стать механиком по разным машинам: по тракторам, комбайнам и другой технике. Как мой отец… Тебе ведь нужен будет свой механик? Война кончилась, а… мужиков — нет.
— Михаил Иванович! Родной мой! Да я за милую душу… Да мы тебя от колхоза пошлем, приварком поддержим… Ты токо это… не переиначь…
— Слово мое ты знаешь… А скажи, Парфен Данилович, хорошо или плохо, что у нас колхоз в Нечаевке?
— Хорошо. Колхозы помогли войну выстоять.
— Но ведь люди чуть не сдохли. Все у них отнимали.
— Не отнимали, Михаил Иванович. Общество само отдавало фронту. Иначе бы не выстояли.
— А теперь? А теперь зачем колхозы? В совхозах-то хоть малый рубль, а есть у человека. И в магазинах хлеб казенный выдают по карточкам. А ты чем людей кормить собираешься?
— Тем же… Обещанками. Може, и еще что перепадет.
— Не перепадет. Смотри вниз. Вон там, на дне бывшего озера, по всем соображениям должна задержаться вода весенних стоков. А что есть? Одна зола. И это весной. Страшенная засуха нынче грянет. Все погорит. А на будущее лето еще сильнее земля посохнет. Значит, больше двух лет голодовки. Откуда приварок возьмешь, Парфен Данилович?
— Вот тут-то, может быть, аккурат и нужны колхозы. Такую страшную войну удалось выстоять, а с разрухой и голодовкой управимся. Но… только сообща. Да еще надежда на огород и свое хозяйство, которое всегда выручало крестьянина. Лениться не будем — выдюжим. А насчет засухи и я приметил — сеяли будто в порох. Но все одно сеять надо…
— Парфен Данилович, а ведь Сон-озеро еще одну тайну от нас скрывало.
— Так нету теперь озера.
— Вот и хорошо. Тайна открылась. Докопался я в книжках, почему ил со дна этого озера любят гуси и свиньи. Это ведь не простой ил, по-научному сапропель называется. Ишь, какой подарок тебе, Парфен Данилович, сама природа уготовила. Будет скотинка с голодухи загибаться, примешай этого ила. Так что не картошку сажать здесь надо, а свиноферму на самом берегу строить. Даровая прибавка к отрубям да прочей непотребной еде.
— Надо сначала на своих курицах попробовать. Коль и сдохнут, так не жалко своих-то.
— Ты у Дины Прокопьевны спроси. Мы с ней под микроскопом разглядели, из чего ил состоит. Там черт те что творится: миллионы каких-то козявок уснувших, прель травяная, а самого песку-то совсем мало.
— Мать честная! Ведь даже торф можно примешивать. А тут получается наподобие консервов. Кто ж тебя надоумил?
— Да Тимоня. Сколько помню себя, таскал он с озера черную грязь и кормил гусей. А гуси у него, сам видел, — нет таких во всей округе. Я раньше смеялся, думал, чудит Тимоня, пыль в глаза пускает. А потом мать рассказала, что телята в прошлом году на ферме к бурту с турнепсом подбежали и начали землю обгладывать. Тут я сразу вспомнил про Тимониных гусей. Начали мы с Диной Прокопьевной в библиотеке рыться. Да нигде ничего и похожего не нашли. А неделю назад Юля Сыромятина обнаружила в своем сарае еще несколько старых книжек. В календаре за четырнадцатый год я и наткнулся на этот сапропель. Чудно, однако, в ту пору тоже много полезного писали, даже в календарях.
— Ладно, коли так. В книжках врать не станут, — Парфен уже по-другому глянул на картофельное поле, прикидывая возможные прибытки от чудесного ила, приобнял за плечи Михаила, заторопился. — Ты принеси мне этот календарик-то старинный, я все перепишу себе в тетрадку. По науке так по науке, кто ж против будет, если польза от нее… Ты домой сейчас или из дому?
— Хочу сходить на могилу к Микентию. Оградку поправить.
— О живых думать надо.
— Но и о тех грешно забывать. Они ведь тоже помогли… выстоять.
— Да, да… Поклонись от меня ему. Безотказным и добрым работником был наш Микентий.
Парфен уехал, а Михаил зашагал краем дороги в сторону небольшого островка разновременных посадок. Все поколения нечаевских жителей по заведенному кем-то с изначальных лет доброму обычаю сажали в изголовья усопших непременно по деревцу. И вот что странно: каждое деревце принималось, росло, не мешая соседнему, словно еще раз напоминая людям — в вечном покое равны и ангелы, и грешники.
Следить за кладбищенской оградой никому не поручали, но она всегда подновлялась и никогда не ветшала. Не зарастал и довольно глубокий ров, протянувшийся вдоль всего забора. Так что ни талые воды, ни дождевые стоки не попадали с погоста ни в Сон-озеро с деревенской стороны, ни в березняки, за которыми начиналась цепочка голубых целебных ключей, питающих Куличихино болото.
У самых кладбищенских ворот Михаил услышал за своей спиной дерганый скрип велосипедных педалей и оглянулся в удивлении. А удивиться было чему: прямо на него лихо катил невесть откуда взявшийся пьяный Антипов. В двух шагах до Разгонова Антипов выпучил от деланого страха глаза, завилял рулем, и они столкнулись. Дребезжа всеми своими железками, велосипед отлетел в сторону, а сам наездник, падая вперед на лесничего, пырнул его ножом под самое сердце.
С высоченного дуплистого осокоря сорвались потревоженные неожиданным происшествием галки, заметались кругами, подняли тревожный гвалт над кладбищем.
Уже стоя на нетвердых ногах, Антипов качнулся вдруг, будто от внезапного порыва сильного ветра, глянул затравленно на кричащую стаю галок, торопливо пихнул за голенище сапога короткий нож и утерся со всхлипом, словно квасу без меры выпил. Даже не оглянувшись на лежащего пластом Михаила, поднял велосипед, зачем-то тряхнул его сердито и покатил мимо Нечаевки на хутор Кудряшовский.
