Василий Тишков - Последний остров
— Слышите? Это Таня Солдаткина гонцов в лагерь послала. Федя Ермаков салютует. Счас, должно, и он сюда примчится… Я и сам-то не сразу понял. А тут на трибуну дед Сыромятин вылез. Руками только разводит, слова сказать не может, борода трясется. Точно, немчуре амба, думаю. И мигом на конюшню. Вывел председателева коня, только он может выдать аллюр три креста. Все, думаю, радуются, а вам и невдомек… А? Разве правильно это?
— Я думал, у тебя опять сватовство не получилось, — поддел Хваткова Егор.
— Какое там сватовство! Ты б видел, что творилось у памятника коммунарам! Все целовались и плакали. А Дина даже три раза принималась целовать Парфена Тунгусова.
— А тебя? — спросил Михаил. — Тоже целовала?
— Зачем меня? Я ж прям со смены… Видел ведь, какой был. Да и сбежал сразу. Все должны знать, что Победа пришла. Все до единого, особенно друзья.
Пальба в лесу прекратилась. И полилась песня. Раздольная, немножечко грустная — русская песня.
— Михаил, — опорожнив кружку, филином замигал Егор. — А ты ведь так и не сказал, как же будет по-немецки «победа»?
— Победа?.. — Михаил на мгновение задумался, сдвинул белесые кустистые брови, рубанул рукой воздух: — У фашистов теперь не будет такого слова. Понял? Победа — она Победа и есть. Это русское слово.
Глава 26
Красный петух Антипова
Кузя Бакин уж которое лето пасет у школьного сторожа и завхоза Тимони гусей. Тимонины гуси не такие, как у всех в Нечаевке, — серые, а почти вдвое крупнее, с высокими лебедиными шеями и белые-белые. На расплод Тимоня гусей односельчанам не дает, хотя каждую весну две гусыни высиживают по дюжине крепеньких гусят.
Только пригнал Кузя на задний двор школы оба табуна, чтобы накормить гусят и самому сбегать перекусить, а тут гость у Тимони. И гость, и хозяин неулыбчивы, даже матюгаются, Антипов и вовсе пьянее пьяного. Кузя шмыгнул в калитку, но не убежал сразу, а приткнулся к забору и стал слушать. Разговор во дворе получался очень интересный для Кузи.
— …Никаких долгов тебе, Тимоня, я отдавать не собираюсь. Это ты мне должен. Ты мне на всю жизнь задолжал.
— Окснись, дуролом. Опять зенки залил и несешь околесицу.
— А напоследок. Меня ж завтра брать будут. И дом описывать. За хлебушко. Понял меня? Верный человек сообщил. Дак я сызнова выкручусь и опять к тебе за должком пожалую.
— И получишь… осиновым колом меж глаз.
— Э-э, Тимоня, ты меня на испуг не возьмешь… Все знают, что ты батю мово не сберег. К матросу Яшке Сыромятину в Гражданскую-то переметнулся. Так он чихать на тебя хотел. Ладно. Но ты и Лапухину служил. И вашим, и нашим. А где теперь Лапухин-то?
— А там, куда и ты теперь угодишь. Мельницу-то, ветрянку, кто в грозу поджег? Ась? Во! Докопался ведь Михалко Разгонов, все веревочки к тебе тянутся: и от озера Чаешного, и от деляны, и от Корнея. Так что узелок на тебе, паря, завязан накрепко. Теперича не открутишься. И петушок на твоем доме свое откукарекал.
— А ты откуда про все знашь?
— Имеющий глаза да увидит. Время, однако, у тебя ишо есть…
— В бега меня не подбивай, Тимоня. Я ведь еще не весь разум-то пропил… От них не убежишь. Особенно от лесничонка с дедом Яковом. Укараулят, поди… Ладно! Семь бед — один ответ. Тылы себе впрок я все одно обеспечил. Хоть и в старости, а всласть поживу. А счас давай гусенят, штук семь, пировать буду на всю катушку… Но сперва Мишку Разгонова прикончу. Туда же… Коммунист сопливый… За все сквитаюсь: и за Корнея, и за дружка моего разлюбезного Саньку Лапухина…
Кузя не стал слушать дальше, сорвался и побежал в сельсовет к Татьяне Солдаткиной. Он влетел к ней в кабинет и выпалил скороговоркой:
— Татьяна Сергеевна, пушку давай! Антипова арестовывать надо. Тимоня за нас… Антипов гусей требовал. Где у тебя пушка? Он Мишку Разгонова хочет убить. Идем быстрее… Сам, гад, признался, что мельницу поджег…
— Стоп, машина! Сбавь обороты! — Таня налила стакан воды из графина и подала Кузе. — Залей в радиатор, а то мотор заклинит.
— Да иди ты! С мотором…
— Пей, говорю!
Кузя в три глотка опорожнил стакан и затанцевал нетерпеливо перед столом председателя.
— Пушку давай! Где пушка?
— Сядь на стул, шплинт погнутый! — крикнула Татьяна.
— Ну сел, сел! Сижу, видишь? Еще чего?! А там… А ты… А он счас на велик и — привет родителям! Собирай по рубчику на венок Мишке Разгонову. А гуси — на помин души…
Татьяна перегнулась через стол, ухватила Кузю за грудки и начала трясти его как переспелый подсолнух.
— Или ты счас будешь говорить толком, или я разберу тебя на запчасти. Какие гуси?
— Белые.
— Тьфу! Паразит! — Солдаткина упала на свой стул и тихо прошептала: — Кузя… Ты меня доведешь…
Этот шепоток сразу подействовал на Бакина. С горем пополам он все же рассказал, о чем беседовали Антипов с Тимоней.
— Если все так, как ты сказал, то я ему собственноручно башку отвинчу…
— А я?
— Ты беги до Разгоновых. Предупреди Михаила. Дома он.
Сама же стала накручивать ручку телефона, чтобы вызвать из Новогеоргиевки участкового милиционера Гадалова.
В деревне Михаила не оказалось. Только что был дома и во дворе делами занимался, а кинулись звать — исчез. И всем вдруг понадобился: Татьяне Солдаткиной, Парфену Тунгусову. Юля сказала Кузе Бакину, что Михаил вроде собирался на кладбище сходить, поправить могилку Микентию Бесфамильному. А ее бабка категорично утверждала, что он час назад спустился проулком к озеру.
Начали искать, не мог же человек сквозь землю провалиться. Особенно старался Кузя Бакин. Он-то и заметил первым, как по-за деревней от бывшего Сон-озера к речке Полуденке проехал на велосипеде Антипов, а потом он же увидел и клубы дыма над Кудряшовкой.
— Пожар! Пожар! — завопил Кузя на всю деревню. — Антипов хутор поджег!
Пожар — дело нешуточное. В ветреную погоду от одного подворья может полдеревни загореться, коль сразу зачин не притушить. Правда, все семь дворов на хуторе Кудряшовском стояли без тесноты, в вольготной обособленности, да и погода держалась ровная. Но все одно, многие нечаевские побежали на хутор. А там творилось что-то странное. Никто никого не звал на помощь, не спасал вещички, наоборот, хуторяне прятались по своим дворам, а возле пылающих пристроек и занимающегося чадным костром высокого, щеголеватого дома стоял с ружьем пьяный Антипов и кричал по-разбойничьему:
— Не подходи! Всех порешу!
У мостка через Полуденку нечаевских встретили ребятишки Овчинниковы — Сережка с Алешкой, похожие друг на друга как одноперстные ерши, и наперебой сообщили последние новости:
