Богдан Сушинский - Полюс капитана Скотта
— Сам он уже не поднимется, сэр.
— Его нужно спасать, иначе мы никогда не простим себе…
— Решение принято, господа офицеры. Считаю военный совет завершенным, — молвил капитан, всматриваясь вдаль через подзорную трубу.
— Значит, идем на помощь? — спросил Отс.
— Лично вам, ротмистр, следует отдыхать.
Унтер-офицер пошевелился и даже предпринял попытку подняться, но лишь когда и вторая его попытка оказалась тщетной, капитан окончательно убедился, что выбора у них нет: придется возвращаться. Его спутники были того же мнения, хотя каждый мысленно прикидывал, сколько времени будет потеряно.
— Идемте к нему, лейтенант! — скомандовал Скотт, быстро прилаживая к ногам лыжи. Но как только они отошли от палатки, вслед за ними встали на лыжи Отс и Уилсон.
Скотт приблизился к унтер-офицеру первым и тут же был сражен его видом. Увидев приближение капитана или просто услышав его голос, унтер-офицер все-таки поднапрягся и сумел подняться на колени. Однако на большее сил у него не хватило. Верхняя одежда несчастного была расстегнута и сползала с плеч, лишенные перчаток руки оказались окончательно отмороженными, раскрасневшиеся, словно бы залитые кровью глаза потеряли всякое человеческое выражение.
— Что происходит, унтер-офицер? — на ходу спросил Скотт, проезжая мимо него, чтобы подобрать валявшиеся неподалеку рукавицы.
— Н-не знаю, — заикаясь и едва выговаривая слова, произнес Эванс, покорно позволяя упрятать в заснеженный мех свои руки.
— И все-таки?
— Кажется, я упал и потерял сознание. Больше ничего не помню. При помощи подоспевшего Бауэрса капитан привел в порядок одежду унтер-офицера и вместе они уложили его на снег. После чего доктор сразу же сделал то единственное, что способен был сделать в этих условиях: приподняв голову Эванса, осторожно влил в него немного спирта. Это сразу же подбодрило унтер-офицера.
— Оставьте меня, уходите, — едва слышно проговорил Эванс, — все равно меня уже не спасти.
Полярники переглянулись, но никто не проронил ни слова. Каждый из них понимал, что они оказались в той нравственной западне, при которой здравый рассудок требовал: «Уходите, спасайте свои жизни, поскольку этого человека все равно уже не спасти!», а нравственный запрет возражал: «Неужели вы позволите себе бросить это несчастного, беспомощного человека посреди ледовой пустыни и уйти?!»
Так и не сказав ни слова, они подняли беднягу. Скотт и Уилсон подперли его плечами и попытались вести к скале, однако после каждых трех-четырех шагов ноги унтер-офицера подкашивались, и он опускался на снег. Стало ясно, что дальше так продолжаться не может, а о том, чтобы вести его к лагерю или нести на руках, тоже не могло быть и речи. Да и сил для этого у них уже не хватало.
— Отс, вы остаетесь с раненым, — по-армейски приказал капитан, укладывая унтер-офицера на снег. — Мы втроем идем за санками, чтобы перевезти его в лагерь. Потом будем действовать, исходя из ситуации.
Наполовину опустошив сани, полярники поспешили с ними к месту стоянки унтер-офицера и Отса. Прежде чем положить Эванса на брезент, врач определил, что он, слава богу, жив, но потерял сознание.
— И будет лучше для унтер-офицера, если он так и уйдет, не возвращаясь в этот мир, — пробубнил отставной драгун, впрягаясь в санки вместе со всеми.
— Как, впрочем, и для всех нас, — обреченно признал его правоту Бауэрс.
По пути к лагерю Эванс на несколько минут пришел в себя и что-то произнес, но что именно — этого никто не расслышал. Лейтенант даже оставил лямку и приблизился к нему, в надежде, что тот еще что-нибудь скажет, но вскоре, со словами: «Кажется, это все!», вернулся на свое место в упряжке.
Они сняли унтер-офицера у палатки, и врач опять нащупал на шее его пульс, который едва прослушивался. Словно бы осознавая, что не имеет права больше задерживать своих спутников, Эванс неожиданно простонал, все тело его конвульсивно передернулось и застыло, упокоилось — на сей раз навеки.
— Он уже в царствии небесном, — констатировал Уилсон, убедившись, что унтер-офицер мертв. И Скотт обратил внимание, с каким просветленным лицом врач произнес это. — Надо бы прочесть над ним молитву, — достал он из своего медицинского ящика молитвенник, — и похоронить по христианскому обычаю.
«…Вернувшись, — в тот же день, 17 февраля 1912 года, записал в своем дневнике Скотт, — мы нашли Эванса почти без сознания, а когда доставили его к палатке, он был уже без памяти и в 12 часов 30 минут тихо умер. Осмысливая симптомы, мы приходим к выводу, что он начал слабеть, когда мы подходили к полюсу, и его состояние быстро ухудшалось из-за страданий, которые доставляли ему отмороженные пальцы и частые падения на глетчере, пока, наконец, он не потерял всякую веру в себя. Уилсон убежден, что во время одного из этих падений он повредил себе мозг.
Страшное это дело — так потерять товарища. Но как спокойно рассуждать об этом, ведь нельзя не согласиться, что это лучшее завершение всех тревог прошлой недели. Обсуждение нашего положения во время завтрака показало нам, в каком ужасном состоянии мы пребывали все это время, имея на руках больного».
Выслушав молитву врача, полярники отнесли тело Эванса к ближайшему валуну у подножия горы Монумент и, немного углубив место захоронения, выложили над ним гурий. На груди, под курткой унтер-офицера, капитан Скотт оставил записку: «Здесь покоится тело моряка, унтер-офицера Эдварда Эванса, который умер 17 февраля 1912 года, возвращаясь из экспедиции на Южный полюс в составе отряда капитана первого ранга Р. Скотта. Унтер-офицер Эванс был по-настоящему мужественным человеком и боролся с обстоятельствами, в которые попал отряд, до последней возможности».
— Если бы мы могли переночевать здесь, эту ночь Эванс еще провел бы рядом с нами, — расчувствованно произнес лейтенант.
— И утром пришли бы к его могиле, — со вселенской грустью в голосе добавил Отс. — Смерть в этом ледяном аду тем и страшна, что ты знаешь, что уже никто и никогда из родных и близких тебе людей не побывает на твоей могиле. А возможно, вообще никто и никогда не побывает на ней.
«А ведь, кажется, ротмистр уже предчувствует, что следующим окажется он, — подумалось капитану. — Впрочем, скорее всего, мы все — кто раньше, кто чуть позже — останемся в этом „ледяном аду“». Но вслух произнес:
— Ничего не поделаешь, джентльмены, такова судьба всех путешественников. Как, впрочем, и солдат, чьи могилы остаются в чужих землях, на безымянных полях сражений.
27
На гребне ледяной гряды, на которую они взошли возле горы Монумент, четверо полярников остановились, чтобы в последний раз увидеть внизу, справа от санного следа, гурий на могиле Эванса.
