Мишель Зевако - Коррида
Сказав это, он аккуратно поставил стакан на стол и обвел широким жестом ряды бутылок.
– Черт возьми! – вышел из себя Пардальян. – Оставьте себе эту бурду, она мне не нужна.
– Бурду?! – поперхнулся возмущенный монах. – Бурду?!
Он снова схватил стакан, медленно поднес его к глазам, с видом знатока полюбовался вином и, потрясая стаканом, завопил:
– Кощунство!.. Надругательство!..
Затем он принялся вдыхать аромат его содержимого. В это время лицо монаха выражало высшую степень восторга. Наконец Батист возвел глаза к небу и произнес скорбным голосом:
– Прости его, Господи, ибо он не ведает, что говорит! – И, снова разозлившись, он тут же добавил: – Попробуйте же, несчастный, и осмельтесь только сказать, что это не жидкое солнце!
Шевалье внимательно посмотрел на монаха. Его восторг казался ему подозрительным. Пардальян действительно считал Батиста комедиантом. Монах стойко выдержал его взгляд. Он смотрел на шевалье с презрительной жалостью, но Пардальяну почудилось, что в глазах Батиста таится зловещая ирония. И, желая показать, что он вовсе не простак, шевалье лукаво проговорил:
– Ну что ж, преподобный отец, раз это – жидкое солнце, почему бы вам не отведать лучик-другой? А я после вас выпью все остальное. Идет?
Мрачные монахи поставили стаканы обратно.
– Невозможно, – воскликнул один.
– Нам запретили, – простонал другой.
– Черт подери! – хмыкнул Пардальян.
Видя, что винами этого человека не прошибешь, преподобные отцы пошли другим путем. С упорством, достойным лучшего применения, они ставили перед шевалье ароматнейшие блюда, всевозможные супы, разнообразную дичь, рыбу, лангустов, возбуждающие закуски, свежие и засахаренные фрукты. Монахи не забыли ничего, не теряя надежды сломить сопротивление узника. Пардальян же закрыл глаза, зажал нос и отчаянно мотал головой.
Эта адская мука длилась почти час. По лицу шевалье струился пот. Бедные монахи тоже вспотели, но по другой причине. По мере того, как пытка подходила к концу, Пардальян все больше приободрялся и приобретал свой прежний веселый и беззаботный вид. Напротив, монахи мрачнели, видя, что их последние надежды улетучиваются. Наконец, когда последнее блюдо постигла участь всех остальных, Батист, который не знал больше, к какому святому взывать, жалобно возопил, сложив руки:
– Господи! Неужели вы решили умереть от голода?
– Что же, я этого не отрицаю, – усмехнулся шевалье, – иногда мне приходят в голову странные мысли.
Монахам чуть не стало плохо. Этот удар их доконал. Дело в том, что, пытаясь расшевелить своего подопечного, бедняги распалили в себе аппетит до предела.
И теперь этот жестокий человек говорит, что умрет от голода!
Но если так, – а он, увы, вполне способен на такой поступок, – то их заветная мечта не осуществится. Отчаяние монахов было тем мучительнее, что они считали свою задачу почти решенной.
Итак, Пардальян победил в этой борьбе, но победа далась ему очень дорого.
Как только шевалье добрался до своей кельи, он тут же бессильно упал в кресло. Никакая физическая усталость не могла для него сравниться с той, которая им тогда овладела.
Не нужно забывать, что Пардальян три дня ничего не ел и был очень слаб. Несмотря на это, его желудок не напоминал бы о себе так настойчиво, если бы его не подвергали этой утонченной пытке. Действительно, шевалье время от времени беспокоила резь в желудке, но она исчезла бы без следа, если бы не назойливые монахи. И еще одно мучило Пардальяна: лихорадка и ужасная жажда, от которой горело горло и распухали губы. Особенно плохо было то, что шевалье уже несколько раз терял сознание. Это особенно тревожило его. Если бы инквизитору вздумалось схватить его в такое время, то Пардальян ничем не смог бы себе помочь. Отдыхая в своем кресле, шевалье от всей души ругал монахов:
– Мерзавцы, они меня чуть не угробили! Эти негодяи не пропустили ни одного блюда. Как только я все это выдержал? Черт возьми! Ведь я же хочу есть! Я же схожу с ума от голода и жажды. А эта одурманивающая музыка! Господи! Я люблю музыку, но не в таких же условиях… А эти цветы!.. Эти запахи!.. Эти картины! О Фауста, о Эспиноза! За все страдания, которые вы мне причиняете, я вправе буду сделать с вами, когда выберусь отсюда, все что пожелаю. Но завтра, наконец, моя пытка кончается. Завтра я наберусь сил… или умру. Все! Больше не могу! Будь что будет, завтра я начну есть.
На следующий день, когда наступил час завтрака, монахи не появились.
– Черт подери, может, я слишком долго ждал? – бурчал себе под нос Пардальян. – Может, господин Эспиноза передумал и, отказавшись от яда, решил уморить меня голодом? Ладно, подождем еще. Возможно, это всего лишь случайное опоздание.
И он стал ждать, не слишком беспокоясь, так как завтрак здесь был очень скромный и все равно не мог бы удовлетворить его волчий аппетит.
Пришло время второго завтрака. Монахов все не было.
Тут уже шевалье забеспокоился не на шутку.
– Невозможно, чтобы они просто забыли обо мне, – бормотал он, нервно шагая по комнате. – За этим что-то кроется… Но что? Может быть, Эспиноза догадался о моем решении? Нет, невозможно! И потом, даже если бы это было так, то разве не лучше воспользоваться этим моментом и подсунуть мне отраву? А, может быть, что-то предпринял Чико? Вдруг они его схватили? А что если мне их побеспокоить?
Он направился к двери. Но вместо того чтобы постучать в окошко, Пардальян в нерешительности остановился.
– Нет, – сказал он самому себе, – я не хочу показывать им свое нетерпение… Хотя, в конечном счете… Ладно, потерплю еще.
Наконец настало время обеда. Монахов по-прежнему не было видно. Подошел час ужина. Никого.
– Черт их подери! – прорычал шевалье. – Я хочу знать, в чем тут дело!
Он решительно подошел к двери и постучал. Окошко тут же отворилось.
– Вам что-то нужно? – послышался незнакомый слащавый голос.
– Я хочу есть, – грубо заявил Пардальян. – Может, вы хотите, чтоб я подох с голоду?
– Вы хотите есть? – в голосе прозвучало удивление. – И что же вам мешает? Разве в вашей комнате нет всего, чего вам нужно?
– У меня нет ничего, дьявол вас всех подери! Как раз поэтому-то я вас и спрашиваю, не решили ли вы меня уморить!
– Уморить вас, Господи Иисусе! Как же так? Ведь братья Закария и Батист должны были все вам принести!
– Повторяю, у меня ничего нет, – вскричал шевалье, подозревавший, что над ним издеваются, – ни крошки хлеба, ни капли воды.
– О, Боже! Эти кретины про вас забыли!
Казалось, человек за дверью был искренне удручен. Пардальяну хотелось взглянуть на его физиономию, чтобы удостовериться в его чистосердечности, но об этом нечего было и думать. В полутемном коридоре, освещенном лишь несколькими ночниками, ничего нельзя было увидеть.
