Мишель Зевако - Сын шевалье
Обзор книги Мишель Зевако - Сын шевалье
Юношу зовут Жан, и он оказывается известным дуэлянтом и задирой — дерзким, но благородным.
Пардальян наконец находит сына и посвящает его в тайну огромного клада, спрятанного когда-то принцессой Фаустой в старинном монастыре на Монмартре.
Мишель Зевако
Сын шевалье
КНИГА ПЕРВАЯ
СОКРОВИЩА ФАУСТЫ
Глава 1
ВЛЮБЛЕННЫЙ С УЛИЦЫ АРБР-СЕК
Мы вновь в Париже. Умиротворенной Францией правит Генрих IV. Стоит ясное и солнечное майское утро.
В одном из маленьких небогатых домов на улице Арбр-Сек открывается окно. На балконе появляется юная девушка. Горячие солнечные лучи словно золотят невидимой пыльцой ее роскошные волосы. Все в ней пленяет, чарует, притягивает взор: глаза, чистой голубизной соперничающие с ослепительной небесной лазурью, стройная талия, совершенство линий и несравненных форм, скромное достоинство манер, искренность взгляда, легкая печаль, осенившая белоснежный лоб…
Будто влекомая неведомой силой, ее очаровательная головка едва заметно клонится к дому напротив.
В проеме слухового окна на чердаке видна фигура молодого дворянина. И дворянин этот, молитвенно сложив руки, смотрит на девушку с восторгом обожания.
Та краснеет, бледнеет… целомудренная грудь ее вздымается от волнения. На какое-то мгновение она устремляет взор прямо в глаза незнакомца, затем медленно, как бы нехотя, отступает в глубь комнаты, захлопнув ставни.
Внизу, на улице, прячется в спасительной тени ниши какой-то горемыка. Угрюмое изможденное лицо аскета поднято навстречу сверкающему видению, под кустистыми бровями тусклым огнем горят остекленевшие глаза фанатика. Однако при виде грациозной девушки этот безумный взгляд оживляется, в нем появляется более осмысленное выражение и какая-то тихая таинственная грусть. Бедняга также складывает руки молитвенным жестом, бормоча:
— Как она красива!
Пока он произносит эти слова, откуда-то вдруг выкатывается некое бесформенное создание, похожее на груду жира, на огромный шар из сала — и с удивительной быстротой движется к застывшему в немом восхищении незнакомцу. Существо это облачено в сутану с залихватски подоткнутыми полами, на плечах у него красуется шар поменьше, вызывающе румяный и с улыбкой до ушей. Две короткие и кривые, как у таксы, ножки служат колоннами, а огромные плоские ступни надежным пьедесталом для этого памятника обжорству. Существо исторгает из себя очень низкие звуки, идущие словно из каких-то неведомых глубин; оно говорит без тени насмешки:
— Опять вы за свое, брат Равальяк! По-прежнему поглощены вашими мрачными видениями?
Грубо вырванный из своих грез, Жан-Франсуа Равальяк сильно вздрагивает. На лице его вновь появляется отсутствующее выражение, искра жизни, вспыхнувшая было в глазах, внезапно гаснет, и, устремив взор на землю, он отвечает с кроткой вежливостью, без видимого раздражения, без удивления, и в голосе его слышится угрюмое безразличие:
— Добрый день, брат Парфе Гулар.
В этот момент юная девушка закрывает окно, так и не проявив интереса к тому, что происходит внизу, Равальяк, вздохнув, выходит из своего убежища и, не вступая в дальнейшие объяснения, решительно направляется в сторону ближайшей улицы Сент-Оноре, а за ним с неожиданным проворством семенит брат Парфе Гулар, очевидно обрадованный встречей.
Монах, однако, успел краем глаза заметить красивую девушку. Уловил он и вздох человека, которого назвал Равальяком, хотя виду не подал, и веселая улыбка, казалось, намертво прилипла к его жирной физиономии.
Удаляясь от дома девушки, они сталкиваются с неким важным господином — должно быть, это знатный вельможа, если судить по высокомерной осанке и богатому костюму. Вельможа о чем-то горячо спорит с достойной матроной, более всего похожей на мелкую лавочницу.
Проходя мимо монаха, вельможа делает едва заметный жест, на что монах отвечает подмигиванием.
Ни достопочтенная матрона, ни Равальяк не замечают этого обмена таинственными сигналами.
Вельможа с матроной продолжают свой путь и останавливаются прямо перед крыльцом дома, где живет девушка. Они продолжают что-то оживленно обсуждать и не обращают внимания на тень какого-то человека, укрывшегося в нише — а тот, хотя разговор ведется на приглушенных тонах, не упускает из этой интересной беседы ни слова.
Молодой дворянин по-прежнему стоит у слухового окна, облокотившись о подоконник.
Быть может, он вновь и вновь переживал счастливое мгновение, когда его взору явилась она. Быть может, терпеливо выжидал, не подарит ли ему судьба возможность увидеть кружевной бант на плече или неясный профиль любимого лица за стеклом… Влюбленные, как известно, ненасытны, и этот не был исключением — погрузившись в мечты, он не замечал ничего, кроме своего благословенного балкона.
Между тем, спор под этим балконом, видимо, пришел к разрешению, ибо матрона поднялась по трем ступенькам крыльца и вставила ключ в замочную скважину.
По чистой случайности взор влюбленного на какое-то мгновение оторвался от балкона, обратившись на улицу. Вопль гнева вырвался из груди молодого человека, едва он увидел неподвижно стоявшего вельможу:
— Опять этот проклятый распутник Фуке!
И, высунувшись из окна так, словно намеревался нырнуть вниз головой, он проскрежетал:
— Что ему нужно здесь, возле ее двери? И кого он окликнул?
Действительно, в этот момент человек, которого наш влюбленный назвал именем Фуке, позвал матрону, собиравшуюся войти в дом. Спустившись на одну ступеньку, она протянула руку. Был ли то прощальный жест? Или сговор? Вручение задатка? Влюбленный не мог бы этого сказать, но ему показалось, что из ладони в ладонь перешел кошелек. Однако все было проделано так быстро и так ловко! В любом случае, матрону юноша знал, ибо он мертвенно побледнел и отступил от окна, бормоча:
— Госпожа Колин Коль! О, клянусь всеми демонами ада, я должен это выяснить! Горе мерзавцу Фуке!
И он вихрем скатился с лестницы.
Как раз в эту секунду к его дверям подошли трое головорезов устрашающего вида, со шпагами чудовищной длины, колотившими их по пяткам. При одном взгляде на них становилось ясно, что эти молодцы не боятся ни Бога, ни дьявола, ни человека. Но перед дверью они замерли в нерешительности, не смея взяться за молоток.
— Черт возьми! — сказал один с провансальским акцентом. — Иди первым, Гренгай… Ты парижанин, за словом в карман не лезешь…
— Скажешь тоже! — ответил второй. — У тебя разве язык плохо подвешен, Эскаргас?.. Впрочем, из нас троих Каркань имеет больше всего шансов с честью выпутаться из трудного положения. Он такой любезный, обходительный… у него безупречные манеры!
Человек с безупречными манерами отозвался тут же:
— Ах вы, мошенники! Подставить меня вздумали… чтобы наш вожак на мне одном сорвал злость. Вы же знаете, паразиты, что нам категорически запрещено соваться к нему без спросу? И чтобы я дал выкинуть себя в окошко, а вы бы сохранили в целости свои собачьи шкуры?
