Александр Дюма - Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)
Если я умру, когда ты ко мне вернешься, я бы хотела, чтобы меня похоронили перед этим гротом, ты недаром любил это место, оно прекрасно, особенно есть здесь один прелестный вид на море: право, как будто вид рая.
Что за странная мысль пришла мне в голову. Умереть! Зачем же мне умирать?
Когда ты вернешься, мы вместе посмеемся над этими и над многими другими мрачными мыслями.
Знаешь ли, что я сделала? Я раскрыла свою книгу на том самом месте, где она была раскрыта, когда ты нашел ее, положила туда ветку дрока, точно такую же, как ты, потом сделала большой круг и пришла в грот по той же самой дороге, по которой шла, когда увидела ее тут.
Досадно мне только, что эта книга называется “Гробницы”».
* * *«Я, право, поссорюсь со Стефаной. Она сейчас была у меня и, увидев, что я плачу, сказала, что это очень глупо, что ты теперь, верно, на фелуке поешь с матросами какую-нибудь веселую песню. О! Это неправда, я уверена. Если ты теперь не плачешь, потому что ты мужчина (однако же я видела, как ты плакал, и эти слезы для меня драгоценнее жемчуга), то, по крайней мере, ты печален, не правда ли? И не поешь никакой песни, кроме разве только своей меланхолической сицилийской песни, одной, которую я позволяю тебе петь?
В то время как я писала эти строки, на моих гуслях лопнула струна. Говорят, что это недобрый знак, но, я помню, ты говорил мне, что не должно верить ни снам, ни предвещаниям.
Я ничему этому не верю, а верю только тебе, мой повелитель, творец моего нового бытия…»
* * *«О, я не смею сказать тебе, что боюсь и надеюсь, мой милый, потому что это было бы вместе и большой радостью, и большим несчастьем для меня.
Я люблю только две вещи на свете, разумеется, кроме тебя, – мои цветы и моих горлиц. Стефану я ненавижу.
Горлицы мои любятся, это я знала, но я и не воображала себе, что цветы мои тоже любятся, иные из них и растут, и цветут лучше, когда они подле некоторых других, а если приблизить их к другим цветам, которые им не нравятся, они начинают вянуть и сохнуть. Видно, у цветков, как и у людей, любовь – жизнь, а равнодушие – смерть.
О, если бы ты был со мной, ты увидел бы, как пониклая голова моя снова приподнялась и как бледные щеки мои покрылись ярким румянцем.
Но я думаю, что, кроме разлуки с тобой, есть еще и другая причина, по которой я худею и бледнею: я скажу тебе ее, когда узнаю наверняка».
* * *«У нас, майнотов, есть страшный обычай.
Один путешественник спрашивал моего прадедушку Никиту Софианоса, чем потомки спартанцев наказывают обольстителя?
– Его принуждают, – отвечал прадедушка, дать семейству обольщенной быка, такого большого, чтобы он мог пить в Евротасе, стоя задними ногами за Мессенией.
– Да таких быков не бывает, – сказал путешественник.
– Зато у нас не бывает ни обольстителей, ни обольщенных, отвечал прадедушка.
Вот что говорил мой прадедушка, но с тех пор времена переменились и народ придумал страшное наказание за это преступление, которого предки наши не знали.
Если виновный тут, братья несчастной идут к нему, и он должен или загладить вину свою, или драться с ними. Начинает старший, если убьют, дерется второй, потом третий, до последнего, а после братьев отец.
Потом мщение завещается дядям, двоюродным братьям, и все они дерутся, пока виновный не будет убит.
Если виновник удалился, то мщение падает на его сообщницу: отец или старший брат, одним словом старший в семействе, спрашивает ее, сколько времени ей нужно, чтобы возлюбленный ее возвратился, и она сама назначает полгода, девять месяцев, но не больше года.
После этого все идет прежним порядком, никто не напоминает несчастной об ее проступке и спокойно ждут, чтобы назначенное время наступило.
В этот день старший в семействе спрашивает у несчастной, где ее муж, и, если мужа нет, он ее застреливает.
Возвратись же, мой милый, потому что, если не возвратишься, ты убьешь не только меня, но и нашего ребенка».
* * *«Стефана говорит, что я день ото дня худею. Нынче утром она советовала мне беречься, она боится, нет ли у меня болезни Апостоли. Она не знает, что теперь я не могу умереть, потому что должна жить за двоих».
* * *«Где ты теперь, мой милый? Верно, в Смирне. Неизвестность – одна из причин, по которым разлука так тяжела. Я угадала: чем больше проходит времени, тем я больше печалюсь. Мне страшно подумать, что воспоминание, столь живое сразу же после разлуки, изглаживается и затягивается, как рана, правда, после раны остается шрам, но разве нет шрамов, которые со временем совсем проходят?
Разумеется, что это не может касаться меня: здесь всё говорит моему сердцу. Куда бы я ни пошла, ты везде бывал, везде еще свежо воспоминание о тебе. Я бы не могла забыть тебя, если бы даже хотела, потому что окружена такими воспоминаниями, и если бы моя рана могла затянуться, то любовь осталась бы в ней, и навсегда.
С тобой не то. Кроме нашего острова, я нигде не бывала, никто меня не видел, ничто не напомнит тебе обо мне. А я, прости меня, я так мало знаю, что, если бы услышала, где ты живешь, я бы не угадала, в которую сторону мне посылать по ветру свои вздохи и поцелуи.
Это невежество еще усиливает любовь мою. Если бы я была учена как ты, воображению моему было бы где разгуляться, я бы спрашивала сама себя, какая сила удерживает звезды над моей головой, отчего времена года в определенные сроки возвращаются, чья невидимая рука управляет судьбами царств, и тогда, погрузившись в размышления, стараясь измерить могущество Божие и знание людское, я бы, может быть, на минуту и забыла о тебе. К несчастью, у меня нет этого развлечения. Едва сделаю несколько шагов, и уже дошла до пределов моего ума, стесненного невежеством, и снова принуждена возвратиться к своему сердцу, исполненному любовью».
* * *«Боже мой! Боже мой! Ни слуха о тебе. И нет надежды получить какую-нибудь весть. Прошедшее мое светло, настоящее мрачно, будущее черно. И я ничем не могу изменить обстоятельств, от которых зависит жизнь и смерть моя… Ждать! О, как это тяжело!
Я не сомневаюсь в твоей любви, верю твоему слову, знаю, что ты сделаешь все, что человечески возможно, чтобы только возвратиться ко мне. Но судьба сильнее человеческой воли. Мне хотелось бы лететь к тебе, а я принуждена жить здесь. Бывают минуты, когда мне хотелось бы умереть, чтобы душа моя освободилась от оболочки тела».
* * *«О, теперь я точно больна, мой милый, меня мучит лихорадка, и я беспрестанно перехожу от ужасного волнения к смертельному унынию. Я думала, что могу писать тебе каждый день и поверять тебе каждую мысль моего сердца, но они скоро истощились. Что нового могу я сказать тебе? Я все уже высказала. Люблю тебя, люблю, люблю!..
