Александр Дюма - Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)
Проводники мои не ошиблись. Мы только въехали в долину, как молнии начали пробегать по океану туч, который несся над нашими головами, и гром загрохотал по скалам. При каждом ударе люди мои переглядывались между собой, как будто думая, не вернуться ли, но, видя, что я непоколебим в своем намерении, они, видно, постыдились покинуть меня и ехали вперед. Вскоре массы белых паров стали как бы отделяться от облаков и спускаться к земле, зацепляясь огромными обрывками за оконечности скал; потом все эти отдельные волны соединились между собой и образовали море, которое понеслось к нам и вскоре совершенно облекло нас. С этого времени мы уже не знали, где гремит гром – над нашими головами или под ногами у нас, – потому что молния сверкала со всех сторон. Лошади наши ржали и пыхтели, и тут только я начал понимать, что проводники мои не без причины хотели остановиться. Я никогда не видел бури в горах. Как будто природа хотела показать мне с первого раза все свое величие в ужасе, она выслала одного из своих самых страшных разрушителей.
К несчастью, дорога шла по склону крутой горы и не представляла нам никакого убежища против дождя и грома, который раздавался над нашими головами. Тут проводники вспомнили, что около пяти верст впереди должна быть пещера, и пустились в галоп, чтобы поспеть туда прежде, нежели гроза вполне разыграется, лошади, пугаясь еще больше своих господ, понеслись так, как будто хотели обогнать ветер. Я с величайшим трудом удерживал своего коня, который был горячее и лучшей породы, чем другие. Вдруг молния блеснула так близко, что ослепила нас, конь мой взвился на дыбы, и я почувствовал, что, если стану его удерживать, он опрокинется со мной в пропасть. Я опустил поводья, кольнул шпорами, и конь мой со страшной скоростью понесся по дороге, которая извивалась перед нами. Я слышал крики провожатых, которые звали меня, хотел удержать лошадь, но было уже поздно: страшный удар грома раздался в эту самую минуту, и она еще больше перепугалась. Я, наверно, исчез у них из глаз, как будто вихрь унес меня, я летел с такой скоростью, что дух занимался. Словно гений бури дал мне одного из коней своих.
Безумный мой бег продолжался с полчаса. В это время молния несколько раз сверкала, и при голубоватом ее блеске я видел бездонные пропасти, страшным образом освещенные, как иногда видим во сне. Наконец мне показалось, что лошадь моя бежит уже не по дороге, а скачет по скалам. На всякий случай я вынул ноги из стремян, чтобы можно было соскочить. Только что я принял эту предосторожность, как мне показалось, что конь мой погружается, будто земли под ним не стало. В ту же минуту меня хлестнуло ветвью по лицу. Я машинально протянул руку и уцепился за сук. Тут я почувствовал, что лошадь моя погружается уже одна, и повис над пропастью. Через секунду я услышал, как несчастный конь стукнулся о скалы.
Дерево, за которое я так кстати ухватился, выросло в расселине скалы. Дороги к нему не было, но, пользуясь неровностями камня, я, двадцать раз подвергаясь опасности полететь в бездну, добрался кое-как до площадки, на которой был почти в безопасности. Избавившись от большей опасности, на другие, не столь важные, уже не обращают и внимания. Я совершенно успокоился, когда увидел, что мне угрожает уже одна только буря.
Я остался на этой площадке, не смея в темноте пробираться далее, потому что при каждой молнии видел со всех сторон пропасти. Дождь так и лил, гром грохотал беспрерывно, а горное эхо не успевало еще повторить одного удара, как другой уже раздавался над моей головой с грохотом, достойным Юпитера Олимпийского. Уснуть было невозможно, и я старался только как-нибудь укрепиться на своем месте, чтобы не упасть от головокружения. Я прислонился к скале и решился ждать тут, пока буря пройдет.
Ночь тянулась ужасно медленно. Между ударами грома мне слышались ружейные выстрелы, но я мог отвечать на них только криками, потому что пистолеты мои остались в седле, однако крики мои терялись в оглушающем шуме бури.
К утру гроза стихла. Я был совершенно измучен усталостью, что немудрено: я почти без отдыха и без сна проехал за неделю шестьсот верст с лишком. Я искал глазами какой-нибудь уголок, где бы мне можно было поспокойнее поместиться, увидел плоский камень, опустился на него и в ту же минуту, несмотря на то, что промок до костей, заснул как убитый.
Когда я открыл глаза, мне показалось, что вижу прекрасный сон: надо мной было ясное небо, передо мной – синее море, а вдали, верстах в двадцати пяти от меня, – знакомый мне остров Кеос, где ожидала меня Фатиница и блаженство.
Полный сил и мужества, я встал, чтобы как-нибудь добраться до берега. Подойдя к краю площадки, я увидел, что лошадь моя, разбившись о скалы, лежит в двухстах футах ниже меня, и потоки уже увлекают ее в море. Вздрогнув, я взглянул в другую сторону и увидел, что дорога, с которой конь мой сбился, идет в тридцати или сорока футах над моей головой и что с помощью кустов, которые растут на скале, можно кое-как туда вскарабкаться. Я сразу же принялся за работу, раз двадцать чуть не сорвался, но наконец добрался до дороги. Теперь я был уже спокоен: эта дорога вела к морю.
Я побежал к рыбачьим хижинам, стоявшим на берегу. Там нашел я моих людей, они уже думали, что я погиб, но, зная, что пробираюсь к морю, решились подождать меня тут на всякий случай. Их оставалось только четверо: толмач сбился с дороги, и никто не знал, куда он девался, один из проводников хотел перейти вброд через поток, но вода увлекла его, и он, по всей вероятности, утонул.
Я дал им еще денег и просил рыбаков, чтобы они приготовили лодку с самыми лучшими гребцами. Хозяин непременно хотел, чтобы я позавтракал с ними, но я требовал, чтобы они сразу же дали мне лодку, и минут через пять пришли сказать, что она готова.
Я дал гребцам золотую монету сверх условленной платы, и мы полетели по волнам. Кеоса с этого места не было видно: его совершенно заслонял от меня остров святой Елены, который с площади, где я провел ночь, казался небольшой скалой, но, как только мы обогнули южную его оконечность, Кеос снова явился передо мной. Вскоре я стал различать подробности, которые издали были не видны: деревню, которая полосой тянулась вокруг порта, а потом дом Константина, который казался черной точкой и который так часто представлялся мне в сновидениях. По мере нашего приближения он начинал обрисовываться посреди своей оливковой рощи, я видел на белых стенах его решетки из сероватого камыша. Наконец я разглядел и окно, из которого Фатиница приветствовала нас при нашем прибытии и отъезде. Я стал на нос лодки и, вынув платок, начал махать им, как некогда Фатиница махала мне платком, но, видно, она была далеко от окна, потому что решетка не шевелилась и ответа не было. Я, однако же, все стоял на носу лодки, хотя мертвенность, заметная во всем доме, начинала меня беспокоить, на дороге, которая вела к нему, не было никого, никого также не было видно и около стен – вообще весь дом казался огромной могилой.
