Кирилл Кириллов - Афанасий Никитин. Время сильных людей
— Нет, есть. — Юпакша шагнул к Афанасию.
Огонь в его глазах заставил купца отступить на шаг. Но взыграло ретивое. Афанасий нашарил на поясе рукоять кинжала.
Несколько деревенских за спиной мастера встали частоколом, поигрывая ножами в опущенных пока руках.
С другого конца деревни прибежали несколько огнепоклонников, то ли вызванные Лакшми, то ли заслышавшие их перепалку. Выдернув из ножен мечи и сабли, они встали в ряд с Афанасием, направив острия на местных.
Не обращая на них внимания, Юпакша вновь потянулся к Афанасию, намереваясь сорвать с пояса кисеты. Тот перехватил его запястье.
Сила нашла на силу, противники замерли, и только раздувшие рукава мускулы, тяжелое дыхание и выступившие на лбу вены говорили о напряжении, возникшем между этими людьми. Окружающие затаили дыхание, завороженные неброским величием их борьбы.
Первой не выдержала Лакшми. С пронзительным криком она бросилась к мужчинам. Втиснулась между. Замолотила кулаками по могучим плечам.
И словно что-то сломалось в мужчинах. Они выдохнули, сдулись, расцепили захват. Отступили на шаг, потирая кисти, понурив головы и стараясь не глядеть друг на друга.
Лакшми что-то говорила мастеру, но говорила так быстро, что купец понимал через два слова на третье. При этом она подталкивала Афанасия к выходу из деревни. Тот подчинился, совершенно вымотанный этим поединком. Лакшми взяла его за руку и, как маленького, повела за собой.
Поминутно оглядываясь, они добрались до паланкина. Влезли. Упали на мягкие скамейки друг напротив друга. Лакшми постучала в стену, давая носильщикам сигнал двигаться. Паланкин плавно вознесся вверх и мягко двинулся в сторону города Парвата.
— Уф, — выдохнул Афанасий. — Ну и дела!
— Да уж, — задумчиво ответила Лакшми.
— Вроде и родственники, а чуть не убили.
— Меня б не тронули, а вот тебя могли.
— Спасибо, — от души поблагодарил ее Афанасий. — Я понял, что они и перед смертоубийством не остановятся. А почему они не стали нас преследовать? Ты им пообещала что-то?
— Да. Пообещала Юпакше, что в Парвате уговорю тебя отдать порошок, так как мне для этого нужна поддержка всех богов.
— Правда будешь уговаривать? — Афанасий вопросительно поднял бровь.
— Нет, конечно. Я ж понимаю…
— А он тебе поверил?
— Не думаю. — Она тяжело вздохнула.
— Тогда чего грустная такая? Все ж закончилось, почитай.
— Ведь это семья моя. Родственники. А я против них пошла. Ради тебя.
— Не только ради меня, — почему-то обиделся Афанасий. — Ради нас с тобой. Двоих. Ты ж просила тебя увезти. А это пропуск наш. Домой. Без него мне в Твери житья не будет, а тебе и подавно. Да и на Руси тоже. Так что надо было делать выбор.
— Это было трудно, — вздохнула танцовщица, кивком подтверждая его правоту.
— Это всегда трудно, — ответил Афанасий. — А еще хуже будет, когда с родными краями прощаться станешь. Это, знаешь…
— Афанасий, прекрати, пожалуйста, меня изводить, — попросила она. — И так на душе неспокойно.
— Да я ж чего? Я ж как лучше хотел.
— Все вы хотите… одного, — улыбнулась танцовщица, пересела на колени Афанасия и потянула узел на его поясе.
Поначалу он испугался, что, завладев связкой с кисетами, Лакшми велит выкинуть его из носилок или, пуще того, убить. Родственники все же. Пророчество. Но очень быстро забыл обо всем на свете. Носильщикам стоило большого труда удерживать раскачивающийся паланкин.
До Парвата они добрались к вечеру следующего дня. Афанасий, натянув рубаху, выглянул из-за кисейной занавески. Подивился.
Время паломничества должно было закончиться несколько дней назад, а люди — разойтись по домам. Но большинство осталось. Повсюду горели многочисленные костры. Их отражения в воде могли соперничать яркостью с разгорающимися на небе россыпями звезд. У костров сидели люди, поодиночке и целыми семьями. Одни копали землянки, другие возводили шалаши из растущего окрест бамбука, связывая стволы лианами. Несколько дюжин оборванных индусов о чем-то препирались со стражниками у ворот. В худых коричневых руках Афанасий увидел пустые миски.
— Смотри-ка, — бросил он в глубину паланкина. — Тут у вас происходит что-то недоброе.
— Что, любимый? — раздался сонный голос Лакшми.
— Народишко бунтует. В город твой ворваться норовит.
— Да ну тебя, — проворковала женщина.
— Сама посмотри.
Он почувствовал на затылке ее теплое дыхание. Упругое прикосновение к своей спине. Все внутри у него всколыхнулось, в висках застучала кровь, ладони вспотели. Но он мужественно сдержался, вцепившись в раму окна.
Лакшми выглянула из-за его плеча и ойкнула.
— Говорил я тебе?
— Что ж случилось-то? — совсем по-бабьи кудахтнула Лакшми.
— Эвона, смотри, миски у них в руках пустые. Они ими стражникам в хари тычут. Есть просят, не иначе.
— Так их никто кормить не обещал. Надо им сказать, чтоб домой шли и там кушали.
— Нешто не говорили? Наверняка жрецы к ним выходили или иные люди знатные. Разве что сама им скажешь, ты ведь тут вроде верховной жрицы.
— Я?!
— А кто? Я для них точно пустое место.
— Ну, я, это… Не знаю… — Ее голос дрогнул.
На лице танцовщицы читался неподдельный страх. Да и Афанасию было не по себе, но кто тут мужчина? Он обнял суженую, погладил по черным волосам.
— Ничего, обойдется все, — как мог спокойней и уверенней пробормотал он, хотя совсем в это не верил.
Она доверчиво прижалась головой к его широкой груди. Афанасий вздохнул, но не стал ничего говорить.
Паланкин тем временем приблизился к воротам. Завидев его, стражники бросились расталкивать людей, пуская в ход тупые концы копий и плоскости сабельных клинков. Огнепоклонники напирали, но голодная толпа не смогла противостоять организованным действиям обученных солдат и расступилась. Некоторые пытались пробиться к паланкину, выкрикивая какие-то просьбы, но они тонули в общем гвалте, а особо ретивых телохранители вмиг успокоили ударами тяжелых латунных шаров на рукоятях сабель.
Пока паланкин вносили в ворота, Афанасий из-под приподнятой занавески успел рассмотреть лица оставшихся снаружи. Чистые — озеро рядом, но исхудавшие, с лихорадочным блеском в глазах. Не ели дня три-четыре, не меньше. Створки ворот захлопнулись за паланкином, отсекая тверича от скорбного зрелища.
— Точно голодные, — бросил он Лакшми, не оборачиваясь. — И то гляжу: ни баранов пасущихся, ни кур нет. Подъели, видать. Ох, неспроста они не уходят по домам, ох, неспроста.
— Не кричи вороном, — буркнула Лакшми, уже поднахватавшаяся от Афанасия русских оборотов.
