Николай Стуриков - Сотый шанс
Ракетная программа Вернера фон Брауна заняла ведущее положение в фашистском производстве вооружения».
Обстрел Англии самолетами-снарядами «Фау-1» начался с Узедома 16 июня 1944 года. Один из них упал в деловом центре Лондона. Взрывом убило более 50 женщин и детей, 216 человек были тяжело ранены. Не прошло и трех месяцев, как гитлеровцы начали применять ракету «Фау-2».
Для Вернера фон Брауна началась кровавая жатва. Надо сказать, что по официальным далеко не полным данным, «чудо-оружием» фашисты за короткое время убили тринадцать тысяч человек, несколько десятков тысяч сделали калеками. В большинстве это было мирное население Англии и Бельгии. Ракетами в Англии было разрушено и повреждено 1 200 000 зданий, в Бельгии — 20 720 зданий.
Когда брауновские ракеты начинали сеять массовую смерть, гитлеровский министр пропаганды, колченогий Геббельс, вещал через все свои радиостанции:
«Мы производим не только хорошее, основательное, но сверх того — совершенно новое во всех областях войны оружие; с ним мы связываем большие и наибольшие надежды, касающиеся ближайшего и отдаленного будущего… Новое оружие обеспечит нам превосходство в технике и будет способствовать повороту в ходе войны».
ПРОБА СИЛ
Пленный Девятаев ответил надменному фашисту:
— Германия неминуемо будет побеждена!
Летчик тогда не знал, что у него будет необыкновенное свидание с теми, кто работал вместе с фон Брауном над чудовищной машиной смерти.
До Узедома было далеко.
Широкий, неприятно пахнущий двор в три ряда обнесен колючей проволокой.
У Девятаева одна дума: бежать!
Но как? По двору шныряют автоматчики, пулеметными стволами ощетинились сторожевые вышки. Под вечер пленных наглухо закрывают в сырых и душных бараках, окна захлопывают ставнями. Михаил еле-еле ходит.
В первый год войны у него была разбита левая нога, теперь — правая. Когда перед прыжком с «кобры» переваливался за борт тесной кабины, огонь опалил обе руки и лицо. Этот американский самолет плохо приспособлен для выброски с парашютом — «кобра» калечила летчика стабилизатором. Михаил о него крепко ударился. Теперь передвигаться мог, только опираясь на доску, заменявшую костыль.
Бежать, бежать…
Вот, кажется, и представился удобный момент. Прошел слух, что их, пленных летчиков,— а здесь были собраны именно авиаторы,— повезут на аэродром и отправят на самолете. Куда — этого они не знали. Но молчаливо сговорились: в воздухе напасть на экипаж и повернуть машину к своим.
Но они не знали, что им перед посадкой на трехмоторный «брюхатый» транспортный «Юнкерс-52» наденут железные наручники, прикажут лечь вниз лицом на затоптанный дюралевый пол.
Переводчик буркнул:
— Если кто в полете поднимет башку, получит пулю.
Четыре автоматчика заняли свои места.
В новом лагере летчикам вернули ордена, погоны. Сначала допросы были похожи больше на посулы, предложения. Это была «психологическая обработка». Тут, на «пересыльном пункте», военнопленных сортировали по командам, группами куда-то отправляли.
А голову неотступно сверлила одна мысль: бежать. Михаил обдумывал разные варианты. Просто, на прямую отсюда не выбраться. Вчера пытались двое. Одного пристрелил часовой с вышки, второго настигли овчарки. Может, для близира вступить в эту, будь она проклятой, «освободительную»? А когда дадут самолет, перелететь к своим. Говорят, в одно время такое бывало. Теперь немцы не те. В полете будут держать под прицелом. Чуть отклонишься — собьют.
Ни за что!
Мрачно раздумывая, Михаил лежал на нарах вверх лицом. Виновато подсел младший лейтенант в форме солдата «освободительной» армии.
— Я видел вас на допросе…
— Отойди, шкура! — прервал Девятаев.
— Послушайте…— с горечью выдавил тот.— Я пропал… Не ходите к ним, они обманут…
И, тяжко поднявшись, ушел сгорбленный, подавленный, униженный.
Перед вечером к Михаилу подошли Кравцов и Вандышев. Они тоже летчики, свои, надежные ребята, вместе думали, как выбраться отсюда.
— Сегодня ночью… Есть одно место… По канаве… Михаил хмуро проговорил:
— Желаю удачи…
— А ты? Неужели?..
Они знали, что Девятаева сегодня вызывали на очередную «психологическую обработку».
Неужели не выдержал?..
Да, не выдержал.
С ним «беседовали» двое: эсэсовский офицер и «капитан» из «освободительной».
— Дело большевиков проиграно,— убеждал предатель.— Мы освободим нашу многострадальную землю… Великая Германия и раскрепощенная от коммунизма Россия высоко оценят твой патриотический поступок…
— Гнида! — Девятаев размахнулся доской-клюшкой. Его сшибли глухим ударом резиновой дубины…
Рана на ноге раздроблена — теперь не сделать и шага.
— Братцы,— тихо попросил Девятаев. — Расскажите там… Я следом, как поправлюсь…
Они ушли.
А под утро вернулись, грязные, в изодранной одежде.
Не удалось…
Решили лучше разведать слабые места охраны.
Не успели…
Подгоняя прикладами, конвоиры загнали летчиков в вагоны, наглухо забили двери и окна. Через сутки оказались на новом лагерном дворе. Переводчик объявил:
— Вы дома. Это лагерь летчиков.
По двору, перед вагонами, протянулась длинная очередь изможденных, чумазых, с тусклым взглядом людей. В руках они держали жестяные миски, повар из походной кухни плескал в них какую-то жижу.
— Неужели это наши летчики?
— Были летчиками,— усмехнулся переводчик. — Теперь далеко не улетят.
У котла задержался невысокий и, как все тут, худой парень, попросил добавки. Рослый рыжий повар наотмашь ударил его черпаком. Миска вылетела из рук, парень нагнулся. Удар кованого солдатского сапога распластал его на земле. Пленный не вскрикнул. Только, поднявшись, зло и тоскливо посмотрел на перевернутую миску.
«Теперь далеко не улетят…»
В этом лагере на день выдавали по кусочку прогорклого, выпеченного наполовину с опилками хлеба, он не черствел и не крошился. На обед в миску плескали темную бурду. Она удушливо пахла гнилью и плесенью.
— Вы, русский швайн,— поучал гитлеровец,— не умейт кушайт. Этот хлеб надо кушайт постепенно, продолжительно.— Выстраивал пленных на плацу и под конвоем автоматчиков гонял их по двору.— Такой прогулка помогайт лючше освайвайт пища.
Изнуренных, голодных людей заставляли перетаскивать бревна, камни, балки, копать канавы, строить бараки. Упал от бессилия, замешкался — получай удар прикладом, палкой, сапогом, чем попало.
Избитого на последней «агитбеседе» Девятаева в «новом доме» положили в лазарет. Сюда же определили Кравцова и Вандышева — их изувечили овчарки, перехватив при возвращении из неудавшегося побега.
