Николай Стуриков - Сотый шанс
Нет, верхолазов среди летчиков не было.
— Я не поскуплюсь,— ответил на нерешительность пилотов начальник завода.— Выдам двойную «наркомовскую» норму.
На «приманку» никто не согласился.
И все-таки в первомайское утро на самом приметном ориентире, раздуваемое легким ветерком, шелестело красное полотнище.
Как его удалось поднять туда — знал только Девятаев…
Новые самолеты пригнали на аэродром под вечер, Девятаев доложил о прибытии командиру полка.
— Очень хорошо,— сказал тот своим обычным, певучим армянским акцентом.— Вот тебя-то я ждал, как бога. Утром надо лететь.
Полковник объяснил задание. Километрах в ста, в деревне такой-то, лежит тяжело раненный генерал, представитель Ставки. Его приказано доставить в Москву. Дорога каждая минута, но…
Полковник потупил глаза. Он уже посылал на задание три самолета, но на маршруте сильный туман, пробить его молодым летчикам не удалось.
— На тебя вся надежда,— хотел подать руку, но вспомнив, что у истребителей это не принято, закончил:— Ни пуха тебе, ни пера.
Девятаев взлетел на рассвете.
Минут через двадцать машину обволок густой туман. С трудом пробил его. На высоте заиграло красное утреннее солнце. Но от этого не стало лучше: вся земля, будто ватой, закрыта толстым слоем белой пелены. Ни одного ориентира. Надо выйти на узловую станцию, а оттуда, взяв ориентировку, добраться до нужной деревни, где лежит генерал. По времени под крыльями должна быть станция. Михаил нырнул в туман и под его нижней кромкой увидел горящий город. Значит, здесь немцы!.. А его об этом не предупредили. Или здесь еще идет бой?..
Над станцией летчик взял направление на север — по железной дороге. Но тут же пулеметная очередь прошила правую консоль, и, потянув ручку на себя, он вновь ушел в туман. Вскоре туман стал редеть, посветлело. Девятаев нашел нужную деревню, сел на клеверище. Оказалось, что раненых только что отправили в санитарном поезде и генерал тоже там.
Что делать, как быть? Генерала приказано доставить в Москву…
И снова полет, теперь уже вдогонку за поездом. Перехватил его на перегоне. Снизился так, что едва не задел колесами своей машины вагонные крыши. Показал машинисту перекрещенные руки: знак — выключай. Тот, очевидно, не понял сигнала. Самолет ушел вперед и приземлился рядом с линией. Летчик взбежал на железнодорожное полотно, стал махать руками. Не помогло. Состав промчался мимо. Снова взлет, снова круг над поездом и опять посадка впереди. Машинист увидел красную ракету и дал гудок: останавливаюсь.
В Москве бледного, безмолвного генерала подняли на носилках из самолета. И пока не отнесли к санитарной машине, генерал распорядился вынуть из кобуры маленький пистолет.
— Лейтенант, дарю вам его на память,— тихо сказал летчику.— Напишите мне ваше имя и номер полка.
Летчик черкнул в генеральском блокноте свои координаты.
Когда Михаил вернулся к себе, полковник прямо на стоянке стиснул его в объятиях.
— Ну молодец, молодец! Поздравляю. Получен приказ: ты награжден вторым орденом Красного Знамени.— И шутливо подмигнул: — Теперь молодая жена не скажет, что по тылам катаешься.
ПЛЕН
На земле лежала ненадежная июльская ночь, короткая и душная.
Разомкнув отяжелевшие веки, Михаил увидел мерцание Большой Медведицы. Смутно стал припоминать, как истошно кричал: «Выдра», наведите меня на восток!», как пытался взять ориентировку.
Наваждение? Из неведения раздался хриплый голос:
— Живем, браток?
Рука невольно потянулась к пистолету. Кобуры не было…
— Свои, браток…
Над обрывом ямы, из опрокинутого ковша Большой Медведицы, высунулись морды немецких овчарок. Так явился фашистский плен.
— Бежим! — первое, что шепнул Девятаев соседу. Тот, когда скрылись собачьи морды, пододвинулся ближе.
— Трое пытались… Полегли на выходе…
Ныла раздробленная нога, нестерпимо горели лицо и руки. Горечь бессилия душным комком застряла в горле. Стиснув зубы, закрыл веки.
— Летчик! — тихо позвали из темноты.
— Что? — встрепенулся всем телом.
И опять из ковша Медведицы выползли собачьи морды.
— Я тоже летчик… На «яках» да «илах» в небе героями были. А здесь? Выдержишь?
… На земле лежала ненадежная летняя ночь, короткая и душная.
День был впереди.
Первый допрос.
Летчика ввели в комнату, часовой захлопнул дверь.
За столом сидел офицер, выбритый, в чистеньком мундире. От него попахивало духами. Пытливо посмотрел на вошедшего. Положил локти на стол. Спокойно спросил:
— Фамилия, имя, отчество?
Летчик промолчал.
— Не тяни время, старший лейтенант. Мы все знаем.
В самом деле, документы, конечно, у них — карманы пустые. Что ж, если погибать, так не безымянным. Придут наши, узнают, как он вел себя здесь. Вспомнилось:
«В небе героями были… А здесь? Выдержишь?» Выдержит… Надо выдержать!
— Русский?
— Мордвин.
— Что это? — офицер взглянул на переводчика, потом в какую-то бумажку: — Кличка?
— Национальность.
— Я не знаю такой. Есть узбек, татарин, грузин…
— Вы еще многого не знаете о моей стране…
Немец вскинул круглые ястребиные глаза, но тут же погасил гнев, криво усмехнулся:
— О, мы все знаем. Даже,— прищелкнул пальцами,— твою девочку.
Достал из стола карточку Фаины.
— Это моя жена.
Значит, письмо, которое он получил перед вылетом и не успел вскрыть, первыми прочли эти… И снова горечь бессилия комом застряла в горле.
— Если будешь вести себя благоразумно, расскажешь правду — будет лучше. Все зависит от тебя,— и достает еще одну фотокарточку.— Кто это?
Еще бы Михаил не узнал своего командира дивизии, того, кто помог ему снова стать истребителем! Да покажись Александр Иванович Покрышкин в небе, и то без труда узнал бы его. У него и в полете свой, покрышкинский, почерк.
— Почему молчишь? Это твой командир?
— Нет. В первый раз вижу карточку этого офицера.
— Не ври! — следователь ударил кулаком по столу.— Тебя сбили на «кобре», на них летает дивизия Покрышкина!
— Не знаю, я служил в другой части.
— Нам все известно. Но мы хотим от тебя услышать об этом Покрышкине. Расскажешь — будешь свободен!
Вон чего захотели!.. Нет, они еще не знают с кем имеют дело.
— Я служил в другой части.
В бобровском полку он еще не получил удостоверения, перед немцем было старое, «медицинское».
— Расскажи о ней.
— Я солдат,— нервы напряглись до предела,— и мне это запрещено присягой.
— Уже не солдат, война для тебя окончена. Спокойно дождешься нашей победы.
