Поль Феваль - Черные Мантии
– Как только становится известно, что двое молодых людей посвятили себя искусству, им тут же начинают присылать такую макулатуру… Впрочем, бандероль пришла на имя Мишеля.
– Это в масть моему замыслу! – вслух подумал Морис.
– Главное, – поддакнул Этьен, поглаживая брошюру, – что тут внутри прячется шикарная драма!
– Внутри! – с презрением отозвался Морис. – Ничего там внутри нет.
– Как?
– А так, ни тени того, что нам нужно.
– Как же так, ты же сам… – заволновался несчастный Этьен.
– Все прячется вот тут, – прервал его изящный блондин, тыча указательным пальцем в свой лоб. – Представь себе, что имеется некий тип… Следи за мной хорошенько!.. Имеется некий тип, который заинтересован в том, чтобы мы сделали из этой паршивой брошюрки драму в пять актов и десять картин…
Сечешь?
– Не секу.
– Возьмем Лесюрка. Предположим, что его не казнили. Он во что бы то ни стало хочет добиться пересмотра своего дела…
– Естественное желание!
– А каким способом? Нужна гласность, нужно обратить на себя всеобщее внимание. Он находит двух молодых способных авторов и предлагает им сто луидоров…
– Дай-то Бог…
– Я подобную сделку отвергаю, – заявил благородный Морис, – вдруг окажется, что Лесюрк виновен…
– Виновен! Лесюрк!
– Такая гипотеза нужна для моего замысла.
– Ладно, давай дальше, – согласился покладистый Этьен, сильно заинтригованный рассуждениями друга.
– В глубинах этой брошюрки, – продолжал Морис, – я откопал одну фразу, которая заключает в себе первоклассную драматическую ситуацию. Андре Мэйнотт во время допроса сказал следователю: «Правосудию для каждого преступления необходим виновник, причем только один».
– Это общеизвестная истина.
– Ты полагаешь? А если мы напишем драму «Злодей-дипломат»?
– То есть? – У Этьена алчно заблестели глаза. – Что ты под этим понимаешь?
– Я под этим понимаю человека, который совершил сотню преступлений и предоставил в распоряжение суда сотню преступников.
Этьен даже несколько осел от восхищения.
– Колоссально! – воскликнул он. – Грандиозная идея!
– Он стареет, – продолжал Морис, – окруженный всеобщим почтением, складывает в мошну миллион за миллионом и вдруг, на сто первом своем злодействе, спотыкается… Лесюрк, я хочу сказать Андре Мэйнотт, воскресает и, затаившись, начинает действовать… Твой отец, кажется, был следователем в Кане?
– Да.
– В то самое время?
– В то самое.
– Мой был комиссаром полиции. Материалы мы раздобудем, я помню, об этом деле много говорили, когда я был маленький. Теперь слушай: в нашей драме богатство миллионера Вердье поведет свое начало оттуда. Сделается понятной тоска Олимпии, Эдуард станет сыном жертвы, а Софи… Черт возьми! – прервал он себя, вставая. – Имеется что-то эдакое в нашем Мишеле!
– Ну, недаром же он нас забросил напрочь, – не без ехидства заметил Этьен.
– Он страдает, – задумчиво произнес Морис, – и… трудится.
– Над чем?
– Не знаю, а спросить его не решаюсь.
– Давай не будем терять нить нашей драмы, – промолвил Этьен, не любивший шутить с плодотворными идеями. – Твой замысел я одобряю. Уважаемый господин, подбрасывающий закону кость – и тот ее послушно грызет! Тип любопытнейший, чернее дьявола! Нашу драму мы назовем «Вампир из Парижа».
Морис не слушал. Поигрывая мелом, он остановился перед доской, где были выведены имена действующих лиц. Чуть ли не машинально он принялся против каждого действующего лица проставлять фамилии, как это делается при распределении ролей между актерами.
Этьен, педантично исполнявший обязанности секретаря, окунул в чернила перо и стал заносить на бумагу суть только что состоявшейся творческой беседы. Verba volant[20]. Он имел привычку фиксировать ценные, но мимолетные нюансы таких бесед. Перо старательно вывело: «Вампир из Парижа: человек, открывший контору по отправке невинных людей на каторгу и на эшафот. С правосудием обращается галантно – после каждого совершенного преступления на блюдечке преподносит виновного».
– Готово! Хватило трех строчек, – сообщил он, откладывая перо, и удивленно воззрился на Мориса: – Эй, что ты там делаешь?
Тот уже закончил свою работу, и доска приобрела теперь новый вид:
Олимпия Вердье, светская львица, 35лет, баронесса Шварц;
Софи, влюбленная барышня, 18 лет, Эдме Лебер;
Маркиза Житана, жанровая роль, возраст ad libitum, графиня
Корона;
Альба, инженю, 16 лет, дочь Олимпии, Бланш;
Молодчик из Черных Мантий (роль Мелинга)???
Вердье, миллионер-парвеню, муж Олимпии, барон Шварц;
Господин Медок (переделанный Видок), жанровая роль, весьма и весьма интересная, господин Лекок;
Эдуард, первый любовник, 20 – 25лет, Мишель.
Морис застыл перед доской, словно сверяя два списка.
– Смотри, если Мишель войдет… – опасливо начал Этьен.
– Мишель не войдет, – задумчиво, как бы самому себе сказал Морис и с внезапной злостью воскликнул: – Где можно пропадать так долго, черт побери? И с какой стати он от нас отбился?
– Мальчик занят, – ответил Этьен и принялся загибать пальцы: – Олимпия Вердье – раз, графиня Корона – два, а на третье – Эдме Лебер…
Морис рукавом стер с доски предполагаемые имена прототипов и не без некоторой торжественности объявил:
– Мишель из нас самый мужественный и самый лучший. Человека благороднее его я не встречал. Он не способен обмануть девушку.
– Ну знаешь ли, в любви… – начал Этьен фатоватым тоном.
– Перестань! Обвиняя или защищая Мишеля, можно обойтись без банальностей. Он затянут в какой-то фатальный водоворот, таинственные подводные течения пытаются закружить его. Бедняга напрягает все силы в борьбе с невидимыми врагами… По-моему – тут скрывается настоящая драма!
– Так давай занесем ее на бумагу, – не замедлил ухватиться за эту мысль Этьен, готовый делать драмы из чего угодно.
Морис, о чем-то задумавшись, долго молчал, затем промолвил:
– Стоило Мишелю захотеть, и ему бы отдали мою кузину Бланш.
– С ее миллионами?
– Вот именно: с ее миллионами.
– И он не захотел?
– Не захотел. Прикинь сам, много ли найдется в Париже юношей, пылких, честолюбивых и бедных, и притом способных отказаться от огромного состояния?
– Мне не верится, что он от него отказался.
– Тем не менее это так. Он не польстился на миллионы. Может, из-за меня, по дружбе? Или из-за Эдме Лебер? Не исключено, что тут замешана моя тетушка Шварц… Не знаю и не хочу знать. Ему не составляло труда вытеснить меня из сердца Бланш, она же совсем ребенок, сколько раз я сам замечал, как восторженно она на него поглядывает… Барон Шварц очень даже с этой идеей носился, пока у него не зародилось одно ужасное подозрение…
