Карл Май - В балканских ущельях
Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.
Мы спешились. Я передал Оско поводья и подошел к хавасам.
— Где коджабаши?45
Я задал этот вопрос командным голосом. Полицейский отдал честь и рапортовал:
— Внутри, дома. Желаешь с ним поговорить?
— Да.
— Я доложу. Скажи мне твои имя и чин.
— Я сам доложусь.
Отстранив его, я направился к двери. Тут она отворилась, и вышел высокий и худой человек, еще более тощий, чем нищий и Мюбарек.
Он был весь закутан в кафтан, прикрывавший даже ступни. На голове его красовался тюрбан, ткань которого лет пятьдесят назад была, наверное, белой. Шея была настолько длинной и тонкой, что я подивился, как она может удерживать голову. Он оглядел меня маленькими глазками без ресниц и спросил:
— К кому тебе надо?
— К коджабаши.
— Это я. А кто ты?
— Я иностранец, которому поручено передать тебе одно послание.
Он хотел что-то ответить, но не успел, ибо в этот момент во дворе появились сержант со своими людьми и они заголосили:
— Аллахи! Валлахи! Вот он!
Со всех сторон между тем подпирал народ. Но никто не произнес ни слова, будто мы находились в мечети. Место, где валялась ножками к небу перевернутая скамейка, было для этих людей священно. Может быть, кого-то из них уже наказывали здесь, приковав за голые ноги к деревянной лавке. Такие воспоминания всегда действуют удручающе.
Чиновник, вместо того чтобы мне ответить, обратился к сержанту:
— Ну что, вы его так и не привезли? Хотите палок? Тут один хавас, запыхавшись от долгого бега, указал на меня пальцем и ответил:
— Да вот он!
— Что? Это он и есть?
— Да!
Коджабаши снова повернулся ко мне и оглядел с ног до головы. При этом его голова покачивалась из стороны в сторону, как маятник, а лицо приняло строгое выражение.
— Значит, ты и есть арестант?
— Я? Нет, я не арестант, — ответил я спокойно.
— Но сержант сказал…
— Он говорит неправду.
— Нет, я правду говорю, это он и есть! — настаивал хавас.
— Слышишь? — опять обратился ко мне коджабаши. — А ты называешь его лжецом!
— А я говорю тебе, он лжет. Ты видел нас, когда мы въезжали во двор?
— Да, я как раз стоял у окна.
— Значит, заметил, что мы сидели верхом. Я по своей воле приехал к тебе. Хавасы появились уже позже. Это что — арест?
— Да, ты приехал немного раньше, но полиция вас задержала. Так что вы мои пленники.
— Ты жестоко ошибаешься.
— Я коджабаши и никогда не ошибаюсь. Заруби себе на носу.
— Тогда я тебе докажу, что нет такого коджи в мире, которому я позволил бы называть меня своим пленником.
Несколько быстрых шагов, и я в седле. Мои спутники мгновенно последовали моему примеру.
— Сиди, к воротам? — спросил Халеф.
— Нет, мы остаемся, я хочу лишь проехаться. Похоже, вороной понял мои намерения: показал, на что способен, выделывая всевозможные кульбиты.
— Закройте ворота! — приказал судья хавасам.
— Кто дотронется до ворот, получит копытом! — сказал я с угрозой.
Ни один из хавасов не тронулся с места. Коджа повторил приказ — тот же результат. В руках у меня играла плетка. Я проехал так близко от них, что вороной заржал прямо им в лица. Чиновник проворно отскочил, заслонился руками и завопил:
— Что ты себе позволяешь? Не знаешь, где находишься?
— Я-то знаю. Но зато ты не ведаешь, кто перед тобой. Твой коллега из Салоников — макредж46 — сказал бы тебе, как подобает обращаться с тебдили кияфет иледжи — путешествующим инкогнито.
Мои слова, сказанные угрожающим тоном, были не чем иным, как хвастовством, которого я никогда не позволил бы себе при других обстоятельствах. Но они оказали необходимое действие, потому как старый баши произнес более любезным тоном:
— Ты тебдили? Я же не знал этого. Почему сразу не сказал?
— Потому, что ты не интересовался ни моим именем, ни документами.
— Так скажи, кто ты.
— Потом. Сначала я хочу знать, считаешь ли ты меня по-прежнему своим пленником. А я буду действовать в зависимости от этого.
Это заявление повергло его в изумление. Он, властитель Остромджи и ее окрестностей, должен был забрать свои слова обратно! Робко поглядывая на меня, он тянул с ответом. Голова его покачивалась в раздумье.
— Итак, ответ, или мы уезжаем.
— Господин, — наконец выговорил он, — вас не связывали, не заковывали. Поэтому можно предположить, что вы не арестованы.
— Хорошо, этого мне достаточно. Но не вздумай отказываться от своих слов! Я доложу начальству!
— Ты знаешь макреджа?
— Это не твое дело. Хватит того, что он об этом узнает. Ты посылал за мной. Из этого я заключил, что у тебя есть что сказать мне. Готов выслушать тебя.
Забавно было наблюдать за его лицом. Мы явно поменялись ролями. Я разговаривал с ним в буквальном смысле слова сверху вниз, ибо сидел в седле. На его физиономии отражались и гнев, и смущение одновременно. Он беспомощно огляделся и наконец ответил:
— Ты ошибаешься. Я вовсе не велел передавать тебе, что собираюсь говорить с тобой, а действительно приказал арестовать тебя.
— Ты это сделал? Вот уж не поверил бы. Разве вы не получаете указаний от верховного судьи действовать осмотрительно? Что же послужило основанием для такого решения?
— Вы избили одного из моих хавасов, а затем ты подверг смертельной опасности жителя нашего города.
— Гм. Видимо, тебя неверно проинформировали. Мы действительно немного поучили одного хаваса, ибо он этого заслуживал, а жителю города я спас жизнь, подхватив его в седло. Мой конь мог затоптать его.
— Действительно, это звучит несколько иначе. Интересно, кто сказал правду?
— Это лишнее. Разве ты не видишь, что твои слова меня оскорбляют? Мои же слова не должны вызывать у тебя и тени сомнений, а ты еще собираешься проводить расследование! Не знаю, что и думать о твоей вежливости и осмотрительности!
Он понял, что его загнали в угол, и отвечал тихо:
— Даже если ты прав, расследование все равно необходимо. Надо доказать присяжным, что ты прав.
— Ну что ж, давай.
— Тогда слезай, я начинаю.
Последняя фраза была произнесена громко, так, чтобы все присутствующие могли ее слышать. Люди стали сходиться к нам, чтобы все увидеть лучше своими глазами. Взгляды, которые они на нас бросали, а также обрывки их фраз, сказанных шепотом, говорили мне — мы вызывали у всех уважение: никто еще так не разговаривал с коджабаши!
